На главную

1 апреля 2009 года будет широко отмечаться 200 лет со дня рождения Н.В. Гоголя. Казалось бы, достаточный срок для того, чтобы его творчество было изучено вдоль и поперёк. Но не окажется ли в очередной раз, что за Гоголем-писателем окажется в тени, а то и вовсе будет забыт Гоголь-мыслитель - прискорбный факт, который отмечал и В.И. Шенрок вскоре после смерти Николая Васильевича, и В.В. Зеньковский в середине XX века, и И.А. Виноградов несколько лет назад? Мы попытаемся ответить на вопрос, с каким багажом походят историки общественной мысли к юбилею Гоголя.

Об изучении социально-политических взглядов Гоголя можно говорить лишь с начала XX века, на протяжении всей второй половины XIX века господствовало полное отрицание значимости "Выбранных мест из переписки с друзьями". Конечно, издавались источники, материалы для биографии Гоголя, но уничтожающие характеристики из зальцбруннского письма Белинского остались практически неизменными и не подлежавшими оспариванию не только для Чернышевского или Ленина, но и для всего либерально-западнического лагеря. Мнение Белинского о том, будто в 40-е годы с Гоголем произошёл резкий перелом, и он из прогрессивного писателя стал реакционным, было принято за аксиому, невзирая на то, что сам автор "Мёртвых душ" всегда это категорически отвергал.

В начале XX века, в 50-летнюю годовщину смерти писателя и в его 100-летний юбилей, произошёл колоссальный переворот в оценках как Гоголя вообще, так и общественно-политической программы "Выбранных мест". Эти изменения были обусловлены революционным лихолетьем 1905 - 1907 гг. и выразились, с одной стороны, в расцвете вульгарно-психологических исследований Гоголя, в приписывании ему всевозможной чертовщины (Д.С. Мережковский, В.В. Розанов, целая плеяда врачей). С другой стороны, наконец-то прозвучали голоса тех, кто отстаивал идею о единстве всех этапов жизни Гоголя как консерватора и монархиста. Впрочем, оставался непрояснённым вопрос о религиозности Гоголя. И.И. Замотин, И.М. Андреев и другие считали, что на православие писателя наложена сильнейшая печать европейского романтизма и мистицизма.

С другой стороны, в защиту Гоголя выступил М.О. Гершензон. Как один из участников сборника "Вехи", он провозгласил свою идейную преемственность по отношению к Гоголю. Его трактовка "Выбранных мест" в "Исторических записках" (1908) была беспрецедентной для своего времени, хотя и страдает некоторой односторонностью. Гершензон впервые поставил вопрос об отсутствии в России историографии Гоголя как мыслителя. Предприняв обзор написанного за 60 лет, он пришёл к неутешительному выводу: "Никакой эволюции не было, русская прогрессивная мысль во всё это время не сходила с той точки, на которой стоял Белинский"¹. Гершензон взял на себя роль адвоката Гоголя, отвергая все обвинения западников в его адрес. Веховец обвинял Белинского в близорукости: "Он разглядел несколько стропил, штемпелёванных консервативно-патриотической меркой, и этого было ему довольно, чтобы признать, что и Гоголь хочет выстроить из них полицейскую будку, тогда как Гоголь строил храм". Вывод Гершензона блестяще парадоксален: "Белинский не понял Гоголя, а Гоголь понял и то, почему Белинский его не понял"². Вслед за Андреевым и Замотиным автор "Исторических записок" отстаивал тезис об отсутствии резкого перелома в жизни Гоголя в начале 1840-х годов.

Однако Гершензон в своём стремлении изобразить Гоголя как прогрессивного общественного деятеля не соблюл меру и постарался доказать невозможное: будто автором "Выбранных мест" двигало не религиозное чувство, а исключительно любовь к общественному благу. Тенденциозно подбирая цитаты, Гершензон писал, что религиозная фраза Гоголя - лишь оболочка, под которой скрывается стремление к нравственному обновлению общества, что в Христе писатель чтил лишь "всеведущего душезнатца", тонкого психолога. Религиозность Гоголя веховец сводил к страху перед загробным миром без какого-либо личного чувства к Богу. Абсолютно верно обращая внимание на страсть Гоголя к служению, проявившуюся с детских лет, он трактовал её как служению России, народу и обществу, а не Богу. Обстановка времени между двумя революциями располагала к таким выводам. Однако главный вывод Гершензона был предельно точен: политическая программа Гоголя сочетала в себе "непоколебимый консерватизм в отношении ко всей материальной действительности и самый смелый радикализм в отношении к человеческому духу"³. Гершензон считал идеи "Выбранных мест" актуальными и для своей эпохи, хотя сам, в отличие от Гоголя, считал необходимым соединить реформы учреждений с духовным обновлением каждой личности.

Обращает на себя внимание то, что общественную мысль России Гершензон рассматривал в рамках философской дихотомии "западничество, механический рационализм, материализм" против "славянофильство, органическая религиозность, идеализм". Поэтому он не только стушевывал разногласия между Гоголем и славянофилами, но и прямо записывал писателя в кружок Хомякова и Самарина. Примерно так же поступал и поздний славянофил Л.Лобов, который считал программу Гоголя полностью славянофильской, а разногласия между Гоголем и Аксаковыми сводил к недоразумению, к недостаточному знакомству писателя со славянофильским учением⁴.

Таким образом, к 1917 году были лишь поставлен вопрос о реабилитации Гоголя перед лицом обвинений со стороны западников, однако о месте писателя среди русских консерваторов речь пока вовсе не заходила. Прямыми наследниками дореволюционной (славянофильской и веховской) историографии Гоголя как мыслителя в эмиграции стали свящ. В.В. Зеньковский (его первые труды были написаны ещё до революции), К.В. Мочульский и прот. Г.В. Флоровский.

Работы Мочульского ("Духовный путь Гоголя", 1926), в принципе, не вышли за рамки, достигнутые дореволюционными исследователями. Мочульский обращал внимание на нервную религиозность Гоголя, его детский страх загробного воздаяния, склонность к эсхатологическим переживаниям. Он писал: "В душе Гоголя первичны переживание космического ужаса и стихийный страх смерти; и на этой языческой основе христианство воспринимается им как религия страха и возмездия"⁵. В отличие от Гершензона, Мочульский признавал первичность именно религиозных переживаний писателя, их определяющую роль в его "философии праведного хозяйства". Однако он считал, что эсхатологические настроения взяли верх над "светлой" стороной Гоголя лишь в начале 1840-х годов. Тем самым Мочульский возвращался к теории "перелома", что было, несомненно, шагом назад.

Фундаментальный труд Г.В. Флоровского "Пути русского богословия" (1937) известен неоправданно резкими оценками русской мысли на протяжении всей её многовековой истории. К идеям Гоголя Флоровский относится резко отрицательно, в "Выбранных местах" он увидел "социальную утопию", "мораль и морализм" вместо "веры и церковности", "западное влияние и западное зло"⁶. В Гоголе богослов видел человека эпохи Александра I, Священного союза и духовного министерства масона А.Н. Голицына. Однако доказательства этого тезиса у Флоровского хромают. С одной стороны, автор "Путей русского богословия" впервые обратил внимание на возможные влияния на Гоголя во время его пребывания в Париже и Риме со стороны проповедников "социального католицизма" (Ламенне, Равиньян, Дюпанлу, Свечина), указал на особое значение А.О. Смирновой и А.С. Стурдзы в жизни писателя в 1840-е годы. Но с другой стороны, приведенных Флоровским соображений явно недостаточно, чтобы определить степенно серьёзности этих влияний. Сложно сказать, насколько "голицынский дух" был воспринят Гоголем к 15-летнему возрасту (дата отставки Голицына), а насколько речь идёт о влиянии новых духовных веяний 40-х годов. Более того, Флоровский пошёл на сознательное искажение фактов, когда писал, будто "Выбранные места" не понравились "ни о. Матвею, ни Игнатию Брянчанинову, ни Григорию Постникову, ни Иннокентию"⁷. На самом деле и харьковский архиепископ Иннокентий, и митрополит московский Филарет, и оптинские старцы Варсонофий и Макарий одобрили "Переписку с друзьями", хотя и сожалели о поспешности и горячности Гоголя. Святитель Игнатий в своём пространном отзыве выделял и тёмную, и светлую стороны книги, а архимандрит Феодор Бухарев и прот. Тарасий Середницкий и вовсе стали горячими защитниками "Выбранных мест". По сравнению с этими пастырями калужский епископ Григорий Постников и ржевский протоиерей Матвей Константиновский, осудившие Гоголя, не оставили заметного следа в истории Церкви. Но чтобы как-то подкрепить свою позицию, Флоровский - впервые в историографии - был вынужден прибегнуть к апологии о. Матвея. Что касается Гоголя, то, по мнению Флоровского, даже перед смертью он так и не пришёл к правильному пониманию православия. Богослов полагал, что "утопия священного царства" для Гоголя заслонила собой Церковь, а чиновники - священников. Пари этом упускалось из виду то, что на самом деле в гоголевской утопии предполагалось именно оцерковление государства, а не огосударствление всей жизни. Впрочем, остриё критики Флоровского в 1937 году было направлено против этатистской утопии евразийцев, и за его критикой Гоголя часто слышится именно критика евразийства.

Жёсткая позиция Флоровского была неприемлема для многих. Противоположный взгляд представлен в труде В.В. Зеньковского "Гоголь" (1960), где взгляды писателя рассматриваются в тесной связи с предшествующей и последующей историей русской мысли. Философ призвал "перестать обличать Гоголя (чем, увы, занимаются историки до сих пор) и стараться понять мысли Гоголя"⁸. Зеньковский отказывался говорить о 40-х годах как о духовном переломе в жизни писателя; по его мнению, на новом этапе произошла лишь переработка идей, присущих Гоголю с юности. Зеньковский считал, что "основные темы Гоголя живы до сих пор как основные темы нашего времени"⁹, что Гоголь впервые поставил вопросы, которые не смог решить он сам и которые были частично решены русской религиозной философией конца XIX - начала XX вв., особенно В.С. Соловьёвым и С.Н. Булгаковым (теократия, философия хозяйства). Особое значение для Зеньковского всегда играла славянофильская идея мессианизма по отношению к Европе, и здесь он увидел в Гоголе своего единомышленника: "Гоголь остался непревзойдённым в религиозном восприятии Запада. Славянофилы, Достоевский, наши современники глубже, ярче, сильнее критикуют Запад с религиозной точки зрения, но ни в ком не было такого глубокого непосредственного ощущения религиозной неправды современности... Гоголь во многом религиознее глядит на современность, чем даже славянофилы - при всей глубине их богословских идей... Гоголь первый начал тему, развитие которой продолжается в русской мысли, в русской душе до наших дней, - и эта тема более обращена к идее создания православной культуры, чем к критике Запада"¹⁰. Поэтому для Зеньковского Гоголь - пророк будущей православной культуры, её дальний провозвестник.

На фоне достижений историографии Русского Зарубежья может показаться, что гоголеведение в Советском Союзе отсутствовало. Это не совсем так. Действительно, после книги В.Н. Гиппиуса "Гоголь" (1924) оценки "Выбранных мест" Белинским и Лениным стали каноническими. По выражению Ю.Д. Марголиса, защита социально-политических взглядов Гоголя была "делом далеко не безопасным (до 1917 г. - для репутации, а после - и для судьбы)"¹¹. Однако большое значение имела монография М.С. Гуса "Гоголь и николаевская Россия" (1957), в которой была предпринята попытка комплексного осмысления идейной эволюции Гоголя в течение всей его жизни. Несмотря на стремление автора жестко связать историю общественной мысли в России с кризисом крепостного хозяйства и поиск коммунистических идей в творчестве Гоголя, в работе Гуса дан большой фактический материал, сделан ряд ценных наблюдений. Автор рассматривал развитие политических взглядов Гоголя от юности до его кончины как сложный, но непрерывный процесс. При этом Гус вписывал идеи Гоголя в социально-экономический и политический контекст эпохи. Он впервые в СССР указал на влияние на Гоголя мистиков и романтиков конца XVIII - первой половины XIX вв., философии Шеллинга, концепций "феодального социализма" Балланша, Бональда, Карлейля. Выводы Гуса укладываются в коммунистическую догматику: Гоголь "отрёкся от своего творчества, зашел в тупик "Выбранных мест из переписки с друзьями"... безуспешно пытался разрешить неразрешимые противоречия... потерял живое чувство своего времени, поддался реакционным влияниям. И это привело его к трагическому финалу... Он очутился между жерновами крепостничества и капитализма, и они размололи его душу, ибо исторически-прогрессивного выхода из противоречий своей эпохи он не находил"¹². Однако, несмотря на марксистскую фразеологию, книга Гуса во многом опередила своё время.

Период с конца 70-х по начало 90-х годов в отечественной историографии характеризовался попытками заново реабилитировать Гоголя, "вернуться к Гершензону" и в то же время не порывать до конца с идеями Белинского и Ленина. Продолжался поиск западных источников гоголевского консерватизма (В.А. Дьяков, Ю.З. Янковский). Ещё сохранялись оценки сродни гусовской; например, Янковский дал "христианско-помещичьей утопии "Выбранных мест"" следующую характеристику: "Противоречивый пафос Гоголя состоял в его жажде широкой эпической переделки отрицательной действительности в положительную... Что же остаётся? Остаётся личное самосовершенствование, эта нищенская панацея от всех национальных бед и проблем, возникающая всякий раз, когда не находится реального пути для достижения идеала, для возрождения человека. Оставаясь в пределах российского жизнеустройства того времени, Гоголь мог только идеализировать мелькающие перед ним отношения"¹³. Однако уже у Ю.В. Манна в 1984 году критика "Переписки с друзьями" выдержана в более мягких тонах.

Прорыв в советском гоголеведении по праву связан с именем лауреата Солженицынской премии И.П. Золотусского. В книге "Гоголь", выдержавшей с 1979 по 2007 гг. семь переизданий, он реабилитирует Гоголя как независимого и во многом оппозиционного к III отделению мыслителя. "Выбранные места" для Золотусского - исповедь, вырвавшаяся из души Гоголя в момент раскола прежде единой русской мысли на западничество и славянофильство: "Начиналось раздробление, "раздробленный XIX век", не сумевший тронуть цельности Пушкина, брал своё в Гоголе: раскалывался не Гоголь, а русское сознание; как богатырь из сказки, выходило оно на развилку и задумывалось в тревоге: куда идти? Направо пойдёшь... налево пойдёшь... прямо пойдёшь... На этом распутье в её ямщиках и вожатых, принимающих на себя тяжесть решения, оказался Гоголь. Волей-неволей... он подошел к той же развилке - и подошел раньше. Поэтому он раньше услышал об опасности и заговорил о надежде. Поэтому "страхи и ужасы России" ему раньше бросились в душу, поэтому и раздался трубный глас предупреждающего, оберегающего и уже ступившего за роковую черту"¹⁴. Золотусский высоко оценил "Выбранные места" ещё и за то, что Гоголь впервые заявил, что в наших бедах виноваты мы сами, что возмутило западников, искавших корни неудач во внешней среде, в правительстве, в устройстве общества...

В 1988 году вышел двухтомник переписки Гоголя с предисловием и комментариями А.А. Карпова и М.Н. Виролайнен. Карпов выделил основных адресатов Гоголя: Аксаковых, Смирнову, Иванова, Вьельгорских, Языкова - и показал, как с конца 1830-х годов у них росли мистические настроения, как они усиливались в процессе взаимного общения.

В эти годы возникло и критическое направление в изучении общественно-политических взглядов Гоголя. Ю.М. Лотман, подметив линию преемственности от "Записки о древней и новой России" Карамзина через Пушкина и Жуковского к "Выбранным местам из переписки с друзьями", в то же время обвинял Гоголя в сознательной лжи, в создании мифа о Пушкине как гении духовной литературы, беспредельно преданном православию и самодержавию. В начале XXI века тезис Лотмана был подхвачен В.Ю. Белоноговой, которая в книге с провокационным названием "Выбранные места из мифов о Пушкине" (Нижний Новгород, 2001) пытается доказать отсутствие близкой дружбы между Пушкиным и Гоголем, опровергнуть представление об их преемственности в литературе и жизни.

Крупнейшая после книги Золотусского попытка реабилитации Гоголя была предпринята Ю.Я. Барабашем¹⁵. В начале своего труда он задаётся вопросом: что есть загадочная "прощальная повесть", о которой Гоголь упомянул в предисловии к "Выбранным местам"? По мнению Барабаша, никакой повести как таковой не было, а прощальным произведением Гоголя были сами "Выбранные места". Но прежде чем прийти к этому выводу, Барабаш рассматривает эту книгу в мельчайших деталях с помощью модного тогда метода системного анализа. Он уделяет внимание и кругу чтения Гоголя (святоотеческая литература, особенно Иоанн Лествичник), и влиянию на него римских и византийских концепций монархической власти, и доказывает близость писателя и к Пушкину, и к Жуковскому. Барабаш пытается выявить как можно больше идейных предшественников Гоголя, но порою слишком разбрасывается, записывая в них Паскаля и Франклина, Г.В. Сковороду и М.М. Щербатова, немецких масонов и малороссийских крестьянских публицистов, Юнга-Штиллинга, Баадера, Мёзера, Кёнига, Балланша, Радовица... С другой стороны, Барабаш считал преемниками Гоголя Фёдорова с его философией "общего дела", Соловьёва и Булгакова. Барабаш не скрывал своего сочувствия Гоголю и гораздо более решительно, чем Золотусский, отмежевывался от западнических обвинений в его адрес.

Большой обзор историографии "Выбранных мест из переписки с друзьями" был предпринят в книге Ю.Д. Марголиса. Автор пересказывает основные работы от времён Чернышевского и Бухарева до Гершензона и Барабаша. Собственная же позиция Марголиса сводится к попытке примирить идеи Гоголя и Белинского - попытке неосуществимой и обречённой на неудачу.

К середине 90-х годов минувшего века Гоголь в основном был реабилитирован от обвинений в духе Белинского и Ленина. На первое место вышел вопрос о его значении для православной культуры. Нашлись авторы, которые в духе Флоровского обвиняли Гоголя в отступлении от истин христианства, в романтизме и мистицизме, которые нападали на автора "Выбранных мест" справа. Тем самым они поддерживали созданный западниками миф о "переломе" 1840-х годов, о переходе Гоголя от якобы имевших место революционно-демократических позиций к монархизму.

Радикальное выражение данной точки зрения можно увидеть в скандально известной книге В.М. Острецова "Масонство, культура и русская история" (1998). По его мнению, нигилизм и вольнодумство нежинских преподавателей стали причиной меланхолии и постоянной тоски у Гоголя. Чтобы спастись, он стал сочинять юмористические произведения для себя. Россию он якобы "не понимал и не чувствовал", но "однажды наступил момент, когда он понял, что его талант используют разрушители России, и что он им нужен только в качестве разрушителя, обличителя, карикатуриста. Он содрогнулся, обиделся и пытался вырваться из смертоносных объятий своих "друзей", и был записан ими в сумасшедшие. Это предательство тех, кого он считал своими близкими, ускорило его конец... Он жил не среди друзей, а среди идеологов, и понял это слишком поздно". Острецов считает, что Гоголь воспринял от Нежинской гимназии бездуховность, непонимание Церкви, а когда увидел, что произведения искусства можно толковать каким угодно способом - обратился к прямому поучению: "Но плащ пророка, заимствованный им у романтической эпохи, оказал ему плохую услугу - он больше раздражал, чем поучал". "Выбранные места" Острецов считает масонской теократической утопией в духе А.Н. Голицына, слегка прикрытой православной оболочкой.

Возрождение грубой критики Гоголя в духе Флоровского с плохо аргументированными обвинениями в масонстве, с неприкрытой апологией о. Матвея Константиновского не могло не вызвать противодействия среди православных исследователей. Умеренность позиций Золотусского, Барабаша и Марголиса, нашедшая своё продолжение в энциклопедии Б.В. Соколова "Гоголь" (2003), уже не могла устроить их. Первое место среди учёных нового типа, возродивших традицию Зеньковского, по праву принадлежит И.А. Виноградову. В 2000 - 2003 гг. он опубликовал переписку Гоголя с Н.Н. Шереметевой, отзывы свт. Игнатия Брянчанинова и прот. Тарасия Середницкого о "Выбранных местах", сборник "Неизданный Гоголь", последнее произведения писателя - "Размышления о божественной литургии", подробнейшим образом исследовал сотрудничество Гоголя с "Журналом министерства народного просвещения" при С.С. Уварове¹⁶. Виноградов поставил своей целью доказать, что Гоголь в течение всей жизни был глубоко православным писателем. Уделив внимание буквально каждому году жизни автора "Мёртвых душ", исследователь приходит к выводу, что никаких резких переломов у Гоголя не было: "Несмотря на кажущиеся противоречия, все написанные им произведения составляют лишь последовательные (хотя подчас и крутые) ступени духовного восхождения"¹⁷. Лейтмотивом всей жизни Гоголя Виноградов считает служение государству как исполнение заповедей Христовых применительно к конкретным условиям жизни. "В то время, когда уже складывалась психология новой "русской интеллигенции", которой приносить пользу России, работая в государственных учреждениях, считалось позором, Гоголь призвал к государственному служению как религиозному долгу", - отмечает Виноградов¹⁸.

Он провозглашает доверие к первоисточнику: если Гоголь утверждал о незыблемости своего жизненного пути, то надо верить ему, а не Белинскому, цинично заявлявшему, что "Когда мы хвалили сочинения Гоголя, то не ходили к нему справляться, как он думает о своих сочинениях"¹⁹. Виноградов призвал отбросить наслоения западнической историографии и вернуться непосредственно к Гоголю: "Идея воскрешения "мертвых душ", религиозный призыв к очищению нравов, восстановления "узаконенного порядка" и "невидимая брань" с мистически реальным злом превращалась под пером революционно-демократической критики в прямую проповедь уничтожения и человеконенавистничества. Попытка же Гоголя остановить такое, несовместимое с подлинной культурой, "употребление" его творчества выдавалось, вопреки здравому смыслу, за умаление её "общественного звучания". Отметим, что такую же судьбу в руках распространителей противообщественных учений разделили в XIX - XX вв., вместе с гоголевскими произведениями, весьма многие явления отечественной культуры, не исключая текстов Св.Писания"²⁰.

Мировоззрение Гоголя под пером Виноградова предстаёт как православное от начала до конца. Теократическую утопию "Выбранных мест" он, в противовес Флоровскому и Острецову, оценивает положительно. Действия Гоголя в последние пять лет его жизни совершенно справедливо приводят Виноградова в восторг. Однако с молодыми годами автора "Мёртвых душ" не всё так гладко. Доказав враждебность Гоголя к масонству, пиетизму и мистическому романтизму, Виноградов терпит неудачу, когда пишет, будто писатель никогда не был близок католицизму. Однако круг общения Гоголя в Риме, Неаполе и Париже, его восхищение сочинениями Сильвио Пеллико и Фомы Кемпийского, его высказывания 1830-х годов свидетельствуют об обратном. Лишь в 40-е годы XIX века Гоголь действительно стал на позиции соединения Церквей под началом православной догматики. Справедливо отвергая несостоятельную критику Замотина, Флоровского и Острецова, Виноградов впал в противоположную крайность.

Линия Виноградова нашла своё продолжение в работе В.А. Воропаева, который положился на слова Патриарха Алексия II: "Нашим современникам открывается подлинный лик Гоголя как великого духовного писателя России"²¹. Книга Воропаева заслужила высокую оценку православной общественности. Автор показывает духовный подтекст даже ранних произведений Гоголя, характеризует его как монаха в миру, сознательно принявшего такую позицию и намеревавшегося уйти в монастырь после окончания третьего тома "Мёртвых душ". Но общественное служение ("монастырь ваш - Россия!") не дало писателю исполнить своё намерение. Воропаев развенчивает ряд историографических мифов. Он опровергает мнение о том, будто Гоголь хотел жениться на А.М. Вьельгорской. Что касается пушкинского стихотворения "К Н**", посвященного, как считал Гоголь, Николаю I, то Воропаев здесь встаёт на сторону писателя и отрицает общепринятую ещё при жизни писателя точку зрения, что оно было на самом деле посвящено Н.И. Гнедичу. Следует отметить заслуги Воропаева и в исследовании А.П. Толстого - ближайшего друга Гоголя, будущего обер-прокурора Синода (1856 - 1860) - и его семьи. К сожалению, Воропаев не соблюл чувство меры и сбился на апологию о. Матвея, пытаясь доказать его непричастность к сожжению второго тома "Мёртвых душ", тем самым подставив под удар того же А.П. Толстого. В духе Виноградова и Воропаева писали о Гоголе в последние годы В.Афанасьев и М.В. Назаров²².

Вопрос о соответствии взглядов Гоголя православному учению во всей строгости был в центре дискуссий, но он не был единственным. До сих пор не решены такие проблемы, как место Гоголя в классификации русского консерватизма (С.М. Сергеев неоправданно, на наш взгляд, отнёс его к охранителям). Интересный сюжет представляют собой отношения Гоголя и П.Я. Чаадаева. Этот вопрос поднимался в конце XIX века А.Н. Веселовским, в 1980-е годы - В.И. Мильдоном и В.В. Кожиновым, но до сих пор не исчерпан²³. В наших последних статьях эта проблема рассматривается в новом, неожиданном ракурсе²⁴.

В статьях В.А. Китаева²⁵ Гоголь предстаёт как идейный наследник Карамзина и Пушкина. Их объединяет как принадлежность к дворянской линии в русском консерватизме, так и идея внутренней свободы человека в противовес презираемым ими внешним, политическим свободам. Исследователь считает, что эта идея восходит к масонской юности Карамзина и Пушкина, но позже преломилась в свете их поворота к православию и консерватизму. Кроме того, Китаев даёт высокую оценку Гоголю, который в разгар спора западников и славянофилов считал их не взаимоисключающими, а взаимодополняющими течениями мысли. Осветил он и неизученный ранее сюжет, связанный с расколом среди славянофилов на сторонников (И.С. Аксаков, И.В. Киреевский, А.Н. Попов, Т.И. Филиппов, Ф.В. Чижов) и противников (С.Т., К.С. и В.С. Аксаковы, Ю.Ф. Самарин) "Выбранных мест из переписки с друзьями".

Автор этих строк также внёс свой скромный вклад в исследование Гоголя в контексте русской общественной мысли первой половины XIX века. В наших работах нашли отражение связи писателя с десятками общественных деятелей той эпохи, дана широкая панорама "сочувственников" и критиков "Выбранных мест"²⁶.

Итак, с чем же историки встречают 200-летний юбилей Гоголя? Изучение его социально-политических и социально-экономических воззрений достигло наивысшего уровня за всю историю и уже не откатится назад. В последние годы опубликовано огромное число ранее неизданных гоголевских материалов. Мнение о Гоголе как изначально православном писателе прочно утвердилось в историографии и не оспаривается сейчас даже исламскими апологетами, хотя нас приходилось не раз умерять пыл тех, кто не видит в жизненном пути Гоголя вовсе никаких драм и недостатков. А в последние два года идеи "Выбранных мест из переписки с друзьями" стали открыто востребованы российским правительством. Заместитель главы президентской администрации В.Ю. Сурков увидел в книге Гоголя типично русскую утопию, а в известном официальном издании гоголевская идея служения каждого на своём месте на благо государства применяется к современности: "Это апофеоз традиционной для России идеи служения, проведённой через художественное и религиозное сознание. Именно она становится завершающим аккордом путинских посланий"²⁷. Эти слова - лишнее свидетельство тому, что темы, поднятые Гоголем, живы до нашего времени (прав был Зеньковский!), что интерес к нему не только как к автору "Мёртвых душ", но и как к автору "Выбранных мест" в ближайшие годы продолжит нарастать.

1. Гершензон М.О. Исторические записки. - Берлин, 1923. - С.196.
2. Там же. - С.192.
3. Там же. - С.178-179.
4. Лобов Л. Гоголь и славянофилы. - СПб., 1909. - С.5-9.
5. Мочульский К.В. "Выбранные места из переписки с друзьями" // Вопросы литературы. - 1989. - #11. - С.112; Мочульский К.В. Великие русские писатели XIX века. - СПб., 2000; см. также Соколов Б.В. Гоголь: энциклопедия. - М., 2003. - С.7.
6. Флоровский Г.В., протоиерей. Пути русского богословия. - Париж, 1937 (репринт: Вильнюс, 1991). - С.270.
7. Там же. - С.268.
8. Зеньковский В.В., свящ. Н.В. Гоголь // Зеньковский В.В. Русские мыслители и Европа. - М., 1997. - С.189.
9. Там же. - С.263.
10. Зеньковский В.В., свящ. Русские мыслители и Европа. Критика европейской культуры русскими мыслителями // Зеньковский В.В. Русские мыслители и Европа. - М., 1997. - С.37.
11. Марголис Ю.Д. Книга Н.В. Гоголя "Выбранные места из переписки с друзьями". Основные вехи истории восприятия. - СПб., 1998. - С.168.
12. Гус М.С. Гоголь и николаевская Россия. - М., 1957. - С.3,5,13.
13. Янковский Ю.З. Патриархально-дворянская утопия. - М., 1981. - С.327.
14. Золотусский И.П. Гоголь. - М., 1984. - С.402; см также: Золотусский И.П. По следам Гоголя. - М., 1988; Золотусский И.П. Поэзия прозы: статьи о Гоголе. - М., 1987.
15. Барабаш Ю.Я. Гоголь. Загадка "Прощальной повести" ("Выбранные места из переписки с друзьями". Опыт непредвзятого прочтения). - М., 1993.
16. См.: Виноградов И.А. Гоголь и Н.Н. Шереметева: отношения и переписка // Переписка Н.В. Гоголя с Н.Н. Шереметевой. - М., 2001; Виноградов И.А. Н.В. Гоголь и С.С. Уваров: из истории взаимоотношений // Российский консерватизм в литературе и общественной мысли XIX века. - М., 2003; Виноградов И.А. Неизданные автографы Гоголя // Неизданный Гоголь. - М., 2001.
17. Виноградов И.А. Гоголь - художник и мыслитель: христианские основы миросозерцания. К 150-летию со дня смерти Гоголя. - М., 2000. - С.390.
18. Там же. - С.387.
19. Белинский В.Г. Выбранные места из переписки с друзьями Николая Гоголя // Полн. собр. соч. в 13 т. - Т.10. Статьи и рецензии (1846 - 1848 гг.). - М., 1956. - С.76.
20. Виноградов И.А. Гоголь - художник и мыслитель... - С.277.
21. Воропаев В.А. Гоголь над страницами духовных книг. - М., 2002. - С.7.
22. Афанасьев В. Опыт живой веры. Рецензия на кн.: Воропаев В.А. Гоголь над страницами духовных книг. - М., 2002 // Москва. - 2003. - #3; Назаров М.В. Жертва Гоголя Божественной правде // http://rusidea.org/?a=25030603
23. Веселовский А.Н. Гоголь и Чаадаев. Из этюда о Гоголе // Вестник Европы. - 1895. - Т.5. - Кн.9; Мильдон В.И. Чаадаев и Гоголь (Опыт понимания образной логики) // Вопросы философии. - 1989. - #11.
24. Медоваров М.В. К вопросу о взаимоотношениях Н.В. Гоголя и П.Я. Чаадаева // Наш "Анабасис". Вып. 6. - Н.Новгород, 2009 (в печати); Медоваров М.В. Исламская цивилизация в оценках Н.В.Гоголя и П.Я. Чаадаева // Современные проблемы и перспективы исламоведения, востоковедения и тюркологии. Материалы II Всероссийской молодёжной научно-практической конференции 23 мая 2008 года. - Н.Новгород: Медина, 2009 (в печати).
25. Китаев В.А. Пушкин, Гоголь и консервативная традиция в России первой половины XIX века // Литературные мелочи прошлого тысячелетия. К 80-летию Г.В. Краснова. Сборник научных статей. - Коломна, 2001; Китаев В.А. "Выбранные места из переписки с друзьями" Гоголя в оценке Аксаковых // Грехневские чтения. Сборник научных трудов. - Н.Новгород, 2001. Обе статьи перепечатаны в книге: Китаев В.А. XIX век: пути русской мысли. - Н.Новгород, 2008.
26. Медоваров М.В. Н.В. Гоголь и русская общественная мысль первой половины XIX века. См. также статьи: Медоваров М.В. Книга Н.В. Гоголя "Выбранные места из переписки с друзьями" и русская общественно-политическая мысль 1840-х годов // Наш "Анабасис". Вып. 4-5. - Н.Новгород, 2007; Медоваров М.В. К вопросу о единомышленниках Н.В.Гоголя в 40-е годы XIX века // Там же; Медоваров М.В. Н.В.Гоголь об исламской цивилизации // Современные проблемы и перспективы исламоведения, востоковедения и тюркологии. Материалы I Международной молодежной научно-практической конференции 14 мая 2007 года. - Н.Новгород, 2007. Последняя статья опубликована на сайтах: http://www.muslims-volga.ru/?id=635&template=print; http://tatarica.yuldash.com/culture/article1154; http://portal-credo.ru/site/print.php?act=lib&id=1944; http://muslima.ru/index_new/index.php?option=com_content&task=view&id=362&Itemid=290; http://www.islam.ru/culture/gogol/?print_page.
27. Владимир Путин: рано подводить итоги / Под ред. Г.А. Бордюгова, А.Ч. Касаева. - М., 2007. - С.263; Сурков В.Ю. Русская политическая культура: взгляд из утопии // http://www.mediacratia.ru/owa/mc/mc_project_news.html?a_id=17121.