Солдатам-штрафникам, воевавшим в Великую
Отечественную войну,посвящается
Серое, сыплющее мелкой моросью осеннее небо казалось таким низким, что было удивительно - почему за него не задевают пролетающие птицы. Все они были чёрными. Ветер, бросавший в лицо дождь, приносил с собой и дым с тлеющих руин. Так странно - слой холодной воды на лице, и одновременно едкая гарь, за которой чувствовалось жаркое дыхание ещё не погасшего до конца огня.
Яснов медленным движением стёр с лица тёмную влагу - пот, капли дождя и сажу. Пошевелил онемевшей ногой, и в неё будто вонзили десяток иголок. Встать бы, пройтись, разминая затёкшие члены, разогнать кровь... Нельзя. Он ещё раз глянул в оптику. Даже в мыслях не находилось сил назвать это улицей. Огромное поле, покрытое сплошной чудовищной коркой завалов из обломков стен, каменного крошева, деревянной трухи, кое-где пробитых останками домов, больше похожих теперь на скалы, или полосами стелющегося дыма. Как там сказал лейтенант? "Точность прицельного бомбометания в этом квадрате составила свыше 90%..." Страшная эта картина - город после налёта, и не каждый сможет её вынести... Там, на поле, где он самое большее час назад снял двоих - тихо. Не видно серых фигур, обшаривающих завалы, не долетает лай собак и обрывки команд, отдаваемых на чужом языке. Ушли? Нет. Кроме как здесь, теперь даже пешком нигде не пройдёшь. Да и, в общем-то, ясно уже, в чём дело. Просто нужно подождать. Ещё немного... Что-то режет глаза. Это дым, и он тоже чёрный. Сержант штрафного батальона, снайпер Михаил Яснов устало прикрыл глаза. Воспоминания пришли сами.
:Меткой стрельбе его научил покойный дед - ещё до войны, когда он часто ходил с ним на охоту. В той маленькой таёжной деревеньке, далёкой от всех городов, это был серьёзный промысел - и еда, и достаток. А чтобы не портить шкуру, нужна была особая сноровка. Попадать в беличий глаз со ста шагов научился, конечно, не сразу - остались позади сначала детские слёзы, а потом и шишки и синяки: дед был скор на расправу, и с подросшим внуком не церемонился. В армию пошёл охотно. И никак не думал, что достанется ему служить целых три года на страшной войне, где каждый год шёл, как два: Снайпером тоже стал не сразу: их набирали только после специальной школы. Впрочем, всё-таки заметили его удивительную меткость, когда он с одной обоймы положил пятерых - по патрону на человека. От предложения идти в снайперы не отказался - это ведь та же охота. Чем лучше спрячешься, тем вернее твой выстрел будет. Правда, убивать приходилось не зверей, а людей, и могло бы показаться, что не дело так вот из-под тишка воевать. Но насмотревшись, что творили в захваченных сёлах и городах с пленными немецкие солдаты, больше не думал об этом, ведь даже звери на такие вещи не были способны. А штрафбат... Это уже потом. И странно как-то получилось, вроде бы не за что. Хотя, наверное, трибуналу-то виднее. Вышла тогда история - вражеская пехота под прикрытием двух танков прорвалась с тыла. Ему одному пришлось прикрывать целый взвод. Вышли трое - он, и ещё двое в госпиталь. Одного потом вот так вот засудили, и в штрафники списали. И ему тоже с особистом из СМЕРШа потолковать пришлось. А статья уже тогда вышла - более суток на занятой врагом территории. И всё. Сначала показалось, миновало страшное - не расстреляли, дали возможность "искупить свою вину перед Родиной в бою". А потом не раз задумывался, что лучше - умереть сразу, или перед этим ещё и насмотреться на смерть других. В штрафных батальонах она была всегда и везде. Как вот сейчас, когда полёг чуть не весь батальон. Главное сделано - наступление противника на данном участке остановлено, прорыв линии фронта не допущен. Какой кровью за это заплачено, не интересно знать никому: Яснов немного сдвинулся, находя более удобное положение. Возвращаться сейчас нельзя, и даже не потому, что основные силы уже на подходе. Надо ждать:
Капитан Андре Ланге внимательно осматривал поле. Даже его взгляд - взгляд опытного снайпера - не мог сразу определить места. Просто даже таких мест, которые подошли бы ему, он насчитал несколько. Прочие, вроде расселин в завалах, или закоулков в разрушенных домах, он просто не воспринимал. Именно так: фиксировал, но не воспринимал: Лёгкий шорох, донёсшийся откуда-то со стороны, вырывал его из этого состояния, и внешний мир обрушился на него как-то целиком и сразу. Возникли тяжесть в правой руке от оттягивающего её бинокля и резь от ременной петли на запястье, серая сырость, обильно пропитавшая одежду и осевшая каплями на лице, привычное ощущение винтовки за спиной; где-то слева, видимый краем глаза, появился сопровождавший его старшина. Вернулась и ноющая боль в левом плече, жжением отдававшаяся в давнем шраме. Будь проклята эта осень, несущая с собой дожди, и эта земля, которая ему не нужна, и эти люди, которых он убивает, и чьи приказы он выполняет. Он тоже, наверное, заслужил проклятье. Вот только все те, кто могли бы его проклясть, уже давно мертвы, убиты им. И снова Ланге поймал себя на том, что эти мысли не вызвали в нём никаких эмоций. Он сам словно бы стал механизмом, будто уподобился винтовке, висящей у него за спиной, и послушно исполняющей приказы пальца, спускающего курок:
- Фельдфебель.
- Да, герр гауптман!
- Возьмите... - капитан протянул вытянувшемуся в ожидании приказаний солдату ненужный с самого начала бинокль. - Вы знаете, какие именно войска противника были здесь?
- Мне не известны ни номер подразделения, ни имя командира... Но я слышал, что наши офицеры в разговоре между собой упоминали какое-то странное название - "Молчаливая смерть":
- "Молчаливая смерть"?
- Именно так, герр гауптман.
- Ясно. Можете возвращаться. Передайте, что мне потребуется два часа времени. Это всё.
Он резко развернулся, не обращая больше внимания на вытянувшегося старшину, и быстро зашагал в направлении, которое было известно только ему одному. Фельдфебель ещё некоторое время стоял, глядя ему вслед, и вдруг вздрогнул от внезапно пришедшей мысли. "Просто показалось. Игра теней... И ещё ветер" - сказал он, но не смог поверить самому себе. Ветер дул уходившему снайперу в лицо, раздувал плащ, и от этого казалось, будто раскрывает свои чёрные крылья истинный Ангел Смерти.
...Яснов устал ждать. Просто устал от этого томительного желания, чтобы время пошло быстрее, и тот узкий просвет в облаках скорее нашёл солнце, и осветил бы заполненные мглой останки улицы. Вдруг откуда-то пришло до жути странное ощущение, что всё это уже когда-то было: и ожидание, и боль в затёкшей спине, и холод металла под закоченевшими пальцами, и длинные полосы дождя на лице. Это чувство не проходило, хоть и убеждал он себя, что совершенно точно ничего похожего с ним раньше не происходило. Он вновь поднял винтовку, и посмотрел через прицел. И именно в этот момент солнце бросило надломленные лучи на улицу. Капли дождя заблестели, и то, что ещё недавно наводило ужас, вдруг стало переливаться всеми цветами, осветилось. Лишь несколько мгновений у него ушло, чтобы насмотреться на эту нереальную, сумасшедшую красоту. А потом появился где-то там, за всем этим сиянием, яркий и ни на что больше не похожий блик, и он, немного сместившись, поймал его в перекрестье прицела:
...Ланге подправил прицел и отложил винтовку. Никакой экзотики, самый обычный маузер. Старый друг - лучше новых двух, а если он ещё и проверен, то ему просто нет цены. Коснулся цепочки с небольшими записными книжками, пристёгнутой к поясу, и пересчитал их на ощупь. Это уже стало ритуалом. Каждая книжка - а их всего три - заполнена крестиками. Несколько сотен в каждой, маленьких чёрных, больших красных, немного - обведённых кружком. Ещё одна - рядом, раскрытая, с заложенным между страниц карандашом. Это - кресты на надгробьях. Даже если некому было похоронить, и поставить на могиле крест, он делал это. То немногое, что он мог сделать для тех, кого он убил. Сейчас было ощущение, испытанное им за всё время войны лишь несколько раз. Ощущение, что рядом его враг. Тот, кто может убить его. Тем лучше. Если не чувства, то хотя бы это ощущение, пусть и на короткое время. "Молчаливая смерть"... Пусть он знал, что их солдатами так были прозваны силы, сформированные из штрафников, ему было понятно и другое - из ниоткуда подобные прозвища не берутся. Он принял удобное положение, взял винтовку, и через оптику посмотрел на разрушенную улицу. В наступивших сумерках не было никакой возможности прицелиться. Но на небе, с которого шёл ненавистный дождь, он увидел разрыв в облаках. Очень короткий, но большего и не нужно. Разрыв, который решит всё в тот момент, когда в нём появится на некоторое время солнце. Когда он прижался щекой к прикладу, и вновь заглянул в прицел, мир перестал существовать, замкнувшись в круг оптической линзы с тридцатикратным увеличением. Было только чёрное перекрестье, пропускающее через себя зрительные образы. А на поле зажглись мириады крошечных солнц, и каждое слепило и резало глаза капитану Ланге, каждое было его маленьким врагом. На радугу, висящую в воздухе в струях дождя, он обратил внимание лишь потому, что она мешала ему найти цель. А когда он увидел, как один из множества бликов сдвинулся в его сторону, и жгучим светом уколол его, он перевёл дыхание, быстро прицелился, и, поймав момент между двумя ударами сердца, спустил курок.
...Резкий, хлёсткий как удар кнута, звук выстрела ударил, и словно бы усилил отдачу. Привычный толчок приклада в плечо отозвался во всём теле, возле сердца кольнуло. Он не придал этому значения, лишь почувствовал, что всё было иначе, чем обычно. Вспомнил: не было звона горячей гильзы о камень, ведь он не передёрнул затвор винтовки, как делал это всегда. Когда встал, понял - всё. По гимнастёрке быстро расплывалось тёмно-вишнёвое пятно. Яснов даже не стал брать бесполезную теперь винтовку. Идти было с каждым шагом труднее, ноги стали ватными, а голова наоборот, налилась свинцовой тяжестью. Когда он упал, то удивился, как это ему удалось пройти с пулей в груди так далеко. Теперь было больно. Единственное, чему он мог порадоваться - это тому, что лежал он на спине, лицом вверх, и поэтому мог видеть ангела. Только два размытых, словно бы из облаков и воздуха крыла, и лицо, очень красивое, суровое, и почему-то печальное: на нём были две полоски слёз.
Капитан Андре Ланге, обладатель трёх железных крестов, кавалер ордена Дубового Листа, Ангел Смерти, взял в руки книжечку и карандаш. Когда он аккуратно вычерчивал горизонтальную перекладину у нового крестика, правая рука вдруг перестала слушаться его. Левой он стёр испарину со лба, и понял, что это на самом деле его кровь. Боли просто не было. И тогда последним усилием он, взяв карандаш в левую руку, обвёл этот крест толстой чертой.
- Слышь, братан, ты только терпи! Не смей мне умирать, слышишь? Как же это так, наши подойдут сейчас, а тут ты умираешь, - говорил санитар, прижимая моток бинта к ране на груди незнакомого бойца, которого он нашёл лежащим на земле, на линии продвижения войск. Тот ничего не говорил, только смотрел вверх, на небо, и словно чему-то легко, почти незаметно улыбался. А с его губ по щеке стекала тонкая струйка крови.
Весна, 2006 год