Джон Рональд Руэл Толкиен (1892 - 1973) занимает совершенно особое место как в английской, так и в мiровой литературе XX века. На годы его жизни, как можно увидеть, пришлись такие события, как расцвет новомодных веяний в культуре вообще и литературе в частности, появление массовой культуры и общества потребления, две мiровые войны, грандиозные революции, либерализм, коммунизм и фашизм. И тем более удивительно, что рассматриваемый автор, не приняв ни одну из вышеперечисленных идей, смог противопоставить им древнее учение о добре и зле, о грехе и добродетели и притом облёк его в такую форму, которая не могла оставить равнодушным никого из читателей его многочисленных произведений. Но парадокс заключается в том, что из миллионов людей, прочитавших книги Толкиена, лишь очень и очень немногие ищут глубокие нравственно-философские идеи, большинство же воспринимают "Властелина Колец" просто как сказку.
Для того чтобы начать знакомство с мiровоззрением Толкиена, необходимо знать основные вехи его творчества. Его предки были выходцами из Германии, и фамилия Толкиен немецкая. Он был католиком, и уже это определило его отличие от большинства англичан. В молодости Толкиен вместе с одноклассниками входил в "тайное" литературное общество T.C.B.S. Страсть к филологической игре, характерная для этого кружка, осталась в Толкиене на всю жизнь.
В 22 года он сражался в армии. Война дала много опыта Толкиену: пейзажи Северной Франции после битвы при Сомме нашли отражение в описаниях Мёртвых Болот и пустошей Мораннона. Проведя на фронте четыре месяца, он потерял двух близких друзей, и среди них Г.Б.Смита, члена кружка T.C.B.S. Перед смертью тот завещал Толкиену докончить за него идеи своего стихотворения "Римская дорога". Это и определило профессиональный выбор Толкиена: после тяжёлой контузии он вернулся в Англию и решил стать филологом. С 1919 года он участвует в подготовке Оксфордского словаря, с 1920 преподаёт в Лидском университете, с 1925 - в Оксфордском. Оксфорд стал для Толкиена и его детей настоящим домом: достаточно сказать, что прототип Старой Ивы из "Властелина колец" и сейчас растёт на берегу речушки в университетском парке.
Одной из первых филологических работ Толкиена была "Sigelwara Land" - исследование на тему загадочного древнеанглийского слова sigelware - (солнце + сажа). Так родился образ балрога. Как филолог, Толкиен в совершенстве овладел французским, немецким, испанским, готским, древнеисландским, древнеанглийским, среднеанглийским, валлийским и финским языками. Но они были нужны ему не ради карьеры, но ради моделирования новых языков. Он изучал средневековые легенды и поэмы, чтобы потом писать свои собственные. Так он начал изобретать синдаринский язык на основе валлийского, квенья - на основе финского и роханский - на основе мерсийского диалекта древнеанглийского языка. Первое сообщение об этих языках было сделано Толкиеном в лекции "Тайный порок" (1931 г.).
Тем временем продолжалась литературная деятельность Толкиена: вслед за незаконченным рассказом об Атлантиде "Потерянная дорога" он пишет рассказ об эльфах "Кузнец из Большого Вуттона", весьма вольно переводит на современный английский рыцарские поэмы XIV века "Сэр Гавейн и Зелёный Рыцарь", "Перл", "Сэр Орфео". Многие мотивы из этих поэм вошли во "Властелина Колец", но сами эти произведения Толкиена при его жизни не публиковались. В 1930-е годы писатель задумывает по детским песенкам и считалкам реконструировать некие забытые мифологии - так рождается проект "Книги утраченных сказаний", позднее переименованной в "Сильмариллион". Сами же песни и считалки опять же частично вошли в знаменитую трилогию.
Продолжая игру со словами, он соединил слово rabbit - кролик - со среднеанглийским hob - безобидный домовой-проказник - так появился на свет хоббит. Из сказок Толкиен взял такие черты хоббитов, как острое зрение, мохнатые ножки, умение безшумно передвигаться. Добавив приземлённость и консерватизм, он создал Бильбо Бэггинса - героя сказочной повести "Хоббит, или Туда и обратно" (1937 г.).
Хотя повесть и не имела такого глубокого смысла, как "Потерянная дорога", но успех ей сопутствовал. Читающая публика требовала продолжения, и Толкиен начал его писать. Но перед этим он решил разработать целый мiр со своей географией и историей, легендами и языками. Ещё в студенческие годы, в 1913 году, Толкиен обратил внимание на строки из поэмы Кюневульфа "Христос" (VIII век):
Eala Earendel engla beorhtast,
Offer Middangeard monnum sended!
(Радуйся, Эарендел, ярчайший из ангелов,
Светить над Средьземельем к людям посланный!)
"Эти строки странно тронули меня... Я почувствовал волнение, - словно во мне шевельнулось какое-то странное чувство, дотоле дремавшее. За этими словами стояло что-то очень далёкое, странное и прекрасное - что-то куда более древнее, чем древний английский, на котором эти строки были написаны", - вспоминал Толкиен. Из этих двух строк и слова "хоббит" и родилось Средьземелье.
В 1938 году Толкиен пишет первые 12 глав продолжения к "Хоббиту", позже составившие первую из шести частей "Властелина колец", в 1939 году - вторую и третью части. После начала Второй мiровой войны работа над книгой приостанавливается, и, наверное, трилогия никогда не увидела бы свет, если бы не литературный кружок "Инклингов". Он сформировался при Оксфордском университете. Помимо Толкиена, в него входили такие писатели, как К.С.Льюис (1898 - 1963), Ч.Уильямс (1886 - 1945), О.Барфилд (род. 1898), близок к "Инклингам" был У.Х.Оден (1907 - 1973).
Льюис был убеждённым атеистом, но считал мифы основой человеческого воображения. Толкиен обратил его в христианство и написал об этом стихотворение "Мифопоэйя". С тех пор Льюис стал писать книги на христианские темы, популярные в России уже с 1960-х годов: цикл сказок о стране Нарнии и льве Аслане, а также повесть "Расторжение брака, или Кто идёт домой?", которая серьёзнейшим образом повлияла на вторую половину "Властелина колец".
Уильямс тоже оказал глубокое влияние на Льюиса и Толкиена. Он написал 28 книг за последние пятнадцать лет своей жизни. Это проза, поэзия, драматургия, биографические эссе, критика, книги по церковной истории, богословские трактаты. Но Толкиен категорически не принимал увлечение Уильямса оккультизмом, магией и картами Таро.
Барфилд был последователем знаменитого антропософа Штейнера. Тем не менее, его книга "Поэтическое чтение" о происхождении языка из мифов оказала некоторое влияние на Толкиена. Наконец, Оден, который тоже крестился под влиянием Толкиена, оказал последнему моральную поддержку при написании "Властелина колец".
Итак, под влиянием этих писателей, а также своих детей, весной 1944 года Толкиен приступает к четвёртой части, а к 1950 году завершает всю книгу. Параллельно с этим в 1945 году он издаёт рассказ-аллегорию "Лист кисти Ниггля", а в 1947 - программное эссе "О волшебных сказках", в котором утверждает основополагающие принципы своего творчества. А в 1950 - 1954 годах Толкиен редактирует свою трилогию и пишет "Приложения" к ней.
Наконец, в ноябре 1954 году были опубликованы первая и вторая книги "Властелина Колец", 20 октября 1955 - третья книга и "Приложения". Сразу же о 63-летнем филологе заговорил весь мiр - вместо сказки читатели получили глубочайшую философскую книгу. Критики же резко раскололись на две части: крайне восторженных и крайне агрессивных. Оден вспоминал: "Похоже, умеренного взгляда на эту книгу не придерживается никто: одни считают её шедевром:, другие на дух не переносят". До сих пор нет почти ни одного промежуточного мнения о "Властелине колец". О причинах такого отношения мы ещё скажем.
А пока Толкиен продолжал писать: в 1955 году он публикует поэму "Имрам" по мотивам жития св. Брендана, в последующие годы пишет огромное число писем, пытаясь объяснить смысл некоторых философских моментов из "Властелина Колец". В 1962 г. выходит сборник стихов разных лет под общим названием "Приключения Тома Бомбадила". С 1960-х годов возникает культ хоббитов среди широких масс, а сам писатель готовит к изданию, наконец, "Сильмариллион". Публикует и "Руководство переводчикам" - рекомендации, как надо переводить "Властелина колец" на разные языки. В 1968 году в работе "Бежит дорога вдаль и вдаль" Толкиен обсуждает проблемы эльфийской поэзии. После его смерти выходят различные литературные эссе, а также "Неоконченные сказания". В этой книге мифологическая система Толкиена окончательно увязывается с христианской.
Но в последние тридцать лет всё реже встречается действительно серьёзный подход к нравственно-философским исканиям Толкиена, всё чаще мы видим лишь игру в орков и эльфов под названием "толкиенизм". Лишённый большинства идей книги фильм "Властелин колец" (2001 - 2003 гг.) резко увеличил распространённость таких взглядов. Поэтому я и счёл необходимым донести до читателей хотя бы малую толику нравственно-философских проблем, затронутых Дж.Р.Р. Толкиеном на протяжении всего его творчества, но, прежде всего - во "Властелине Колец".
Из числа проблем, над разрешением которых бился Толкиен, надо назвать проблемы роли личности в истории, смысла земной истории (что это - цепь поражений или цепь побед?), метафизического противостояния добра и зла, темы искушения и греха и образа Фродо, Творца Вселенной и творца-писателя, древности и современности, христианства и язычества, мысли о природе зла, тему случая и предопределения, проблему жалости, милосердия и образа Голлума.
Обычно замечают лишь ту проблему, которая лежит на поверхности, а именно идею о том, что даже "маленький человек" может спасти всё человечество: "Жернова истории нередко приводятся в движение слабыми мiра сего, помнящими свой долг, а глаза сильных смотрят тем временем в совсем другую сторону". Фродо трижды принимает решения, которые требуют такого мужества, которое и не просыпалось никогда в сознании рядового хоббита: когда он решает уйти из Котомки, когда на Совете Элронда берётся за непосильную задачу - дойти до Мордора и уничтожить кольцо и на горе Амон Хен, когда он решает идти дальше один. Гэндальф уже в начале книги поражён столь неожиданным мужеством Фродо: "Всё-таки хоббиты и вправду поразительные создания. Я всегда это говорил. За месяц их можно изучить до малейшей чёрточки и успокоиться на сто лет. А через сто лет они возьмут и отколют такую штуку, что останется только глазами хлопать. Я почти не ждал, что ты ответишь именно так".
Но не эта проблема является самой главной и сложной в произведении. Главное в творчестве Толкиена вообще - это переплетение мифологически-языческой формы и христианского содержания. Темы добра и зла, желаемого и запретного, современного и древнего, христианского и языческого - вот о чём я бы хотел сказать хотя бы в общих чертах. Сложность заключается в том, что все эти проблемы неразрывно связаны друг с другом, как узор на ковре, смысл которого может постичь лишь тот, кто смотрит на него со стороны. Невозможно затронуть только одну из названных проблем, не сказав о других. Толкиен и сам понимал, насколько запутанна земная жизнь. Ключевой образ "Властелина колец" - это "тёмное море сплетшихся ветвями деревьев" из сна Фродо, galadhremmin ennorath из песни эльфов. Это символ бренного бытия, заслоняющего от духовного взора небесную отчизну. Но это и символ того, как в поэтике Толкиена сплелись реальное и романтическое, мифологическое и удивительно современное. Но мы всё же попытаемся выбраться из этого леса и рассмотреть отдельные нравственно-философские проблемы творчества Толкиена.
Прежде всего, попытаемся уяснить, что представляет собой мiр, описанный во "Властелине Колец" и "Сильмариллионе". Из эльфийских мифов мы знаем, что Вселенная (Эа) была создана Единым - Илуватаром (Эру). Но уже в момент сотворения мiра возникло зло в виде мятежного ангела-Валара Мелкора (Моргота) - Люцифера. В дальнейшем история Средьземелья состояла из борьбы с ним, а когда Валары низвергли его, воплощением зла стал подчиненный ему падший ангел-Майяр Саурон. Последний сумел заставить величайшее государство Нуменор пойти войной на Валаров, те воззвали к Единому, и он затопил Нуменор - это был единственный случай столь непосредственного вмешательства Бога в историю. Вообще, во "Властелине Колец" наложен полнейший запрет на упоминание безконечно далёкого Эру. В Средьземелье нет ни храмов, ни религиозных обрядов, даже погребальных. Храмы были только у поклонников тьмы. Но, как писал Толкиену один читатель: "Вы создали мiр, где вера разлита во всём. Она не имеет видимого источника и похожа на свет из незримой лампы".
Мiр Третьей Эпохи - дохристианский, но это мiр праведников, никогда не существовавший на самом деле, мiр загадочного библейского царя Мелхиседека. Толкиен, резко осуждая настоящих язычников-многобожников, верил в то, что души праведников, умерших до Рождества Христова, "лишённых благодати, но не величия", имеют право на оправдание. Итак, перед нами мiр, где смешаны три начала: истинно языческое, дохристианское монотеистическое (ветхозаветное) и христианское. Первое проявляется в силах зла и в образе Дэнетора, второе - в культуре эльфов, гномов и людей, третье же - в голосе автора, который прорывается наружу в некоторых местах повествования (порой в тексте присутствуют целые скрытые цитаты из Библии). Христианское начало мы видим и в образе идеального человека - Эарендила, и в Томе Бомбадиле и Златовике (эти персонажи похожи на Адама и Еву до грехопадения - недаром Том обладает властью давать животным имена). Мы проанализируем отличия этих мiров, а также увидим, как эти начала проявляются в современном мiре.
Главное, о чём необходимо сказать, это видение смысла земной истории. И здесь ключевым является понятие "северной теории мужества" и "духа Рагнарёка". Взгляд на историю как на цепочку битв, которые завершатся гибелью богов и мiра, характерен для древнегерманской мифологии, "Старшей Эдды" - и для эльфов и людей Средьземелья. Галадриэль говорит: "Вот уже многие века мы ведём борьбу, обречённую на поражение". Эльфы знают, что их эпоха ушла, но всё равно борются с Сауроном. Гэндальф произносит: "Я - Белый, но Чёрное всё ещё сильнее меня". Боромир, выходя из Ривенделла, громко трубит в рог, хотя это грозит опасностью всему Отряду: "Дорога нас ожидает тёмная, и всё же я вступлю на неё как воин, а не как вор!". Эомер, смеясь, поёт:
Из мглы сомнений, навстречу солнцу
Скакал я с песней, меч обнажая,
Оставив радость, забыв надежду!
Пою во гневе! Пусть рвётся сердце.
Встречаю грудью закат и гибель!
В поэме "Имрам" герою слышатся голоса его предков-язычников:
Воля, будь строже, знамя, рей выше,
Сердце, мужайся - пусть силы сякнут:
Дух не сробеет, душа не дрогнет -
Пусть рок настигнет и тьма настанет.
Кульминацией "духа Рагнарёка" во "Властелине Колец" является сцена битвы у Чёрных Ворот, когда герои знают, что не выживет никто из них: "Налетел порыв ветра, пропели рога, засвистели стрелы. Солнце, взбиравшееся всё выше, затмилось чадным мордорским маревом и стояло над головами маленькое, тускло-красное, далёкое, словно в конце дня - или при конце мiра, в преддверии Вечного Мрака. Из поднебесной мглы с леденящим кровь воем, возвещая смерть, ринулись Назгулы, и от тлевшей ещё надежды остались одни угли". С точки зрения Толкиена, "северное мужество" достойно восхищения само по себе. Но источник его - языческая свирепость, отчаяние и уныние - один из тягчайших грехов. Доведённая до абсурда идея Рагнарёка воплощена в образе Дэнетора, который сжёг себя на погребальном костре, заявив: "Я выбираю Ничто". Гэндальф говорит тогда: "Так поступали только языческие короли, над которыми безраздельно властвовали тёмные силы". Это единственное место во "Властелине колец", где употреблено слово "языческий", причём не pagan, а чисто христианское heathen. Так Толкиен выразил своё отношение к поступку Дэнетора. Но тот полностью впал во власть отчаяния: "Скоро мы все сгорим. Запад пал. Всё возгорится и исчезнет в едином пожаре. Пепел! Всё станет пеплом и развеется по ветру вместе с дымом!.." Это одна из самых страшных сцен в трилогии - и самых современных. Т.Шиппи, наиболее авторитетный толкиеновед, пишет, что слова Дэнетора не имели никакого смысла до 1945 г., когда были написаны эти строки и когда последний языческий правитель Европы сжёг себя и увлёк за собой в могилу сотни тысяч людей:
Толкиен знал, что христианство противопоставляет такому взгляду на мiр. Он писал: "Я христианин:, и я вижу историю как одну долгую борьбу, обречённую на поражение - хотя она и содержит (а в легендах ещё ярче и трогательнее) некоторые: проблески конечной победы". Согласно этому взгляду, после Рождества Христова произошло поражение - распятие, но Воскресение Христа является прообразом Второго Пришествия и всеобщего Воскресения. Но и сам Конец Света, в который свято верил Толкиен, последует после ряда катастроф, когда вся земля преисполнится грехом. В этом контексте никакое уныние и отчаяние не имеют под собой оправданий. Уныние - это атрибут врагов Божьих, избравших своим уделом служение злу и погибель, тех, кому ненавистен Счастливый Конец. Потому-то в крике солдат Хаоса - Чёрных Всадников, как и в голосах Навий, слышны лишь всепоглощающая тоска, отчаяние и жалоба. Потому не прав Гэндальф, расписывающийся в своём безсилии, потому погибают Боромир и Дэнетор, потому безнадёжная битва у Чёрных Ворот заканчивается Счастливым Концом - падением Саурона и прилётом орлов, поющих победную песнь по мотивам псалмов 23 и 32. В эссе "О волшебных сказках" Толкиен прямо говорит, что любая история, и в том числе реальная земная история имеет обязательно только Счастливый Конец.
Но герои "Властелина колец" не знают об этом и всё же сражаются за справедливость - и потому достойны восхищения. В "Приложениях" Арагорн говорит: "Мы не навечно привязаны к этому мiру, и за его пределами есть нечто большее, чем память". Таким образом, Арагорн, не знающий, что именно ждёт людей после смерти, но верящий в вечную жизнь, противопоставляется современному человеку, который знает о загробной жизни, но не верит в неё. Так незнание и уныние побеждаются верой. Толкиен говорил: "Конечно же, "Властелин Колец" - глубоко религиозная, католическая книга". На поверку оказывается, однако, что философия Толкиена гораздо ближе к православию, нежели к католичеству.
Чтобы показать это, проанализируем для примера три фрагмента из трилогии, связанные с образом Фродо и с темой греха. Первый - это погоня Чёрных Всадников за ним в первой части. Почему они не нападают на его спутников - ведь тогда ничего не стоило бы захватить его в плен? Почему Глорфиндэл говорит: "Враги гонятся именно за тобой, Фродо. Мы их не интересуем"? Почему, когда Фродо поддаётся и надевает кольцо на палец, они ранят его, но когда он взывает к Элберет, Назгулы отступают? Ответ таков: потому что столкновение Фродо с Всадниками происходит в другом мiре, где нет места земной логике. Всадникам не нужны спутники хоббита, но только он сам. Бес не может получить душу человека, пока тот не сдаст свою волю. Когда Фродо надевает кольцо и попадает в мiр призраков, он отдаёт себя во власть им, но мгновенный отказ от дальнейшего следования внушениям зла спасают его - на время, ибо рана, нанесённая у Пасмурника, не заживёт уже никогда. Обратим внимание, что клинок, нанесший эту рану, тает с восходом солнца: он принадлежит другому, "ночному" мiру. Кстати, Гэндальф позже скажет, что целью Всадников и было сделать Фродо таким же призраком, как они сами.
Следующий раз тьма прорывается в душе Фродо в тот момент, когда он надевает кольцо на вершине Амон Хен: "Внезапно хоббит почувствовал: страшный Глаз - там, внутри. В Чёрной Башне не спали. Каким-то образом от Фродо не укрылось - Глаз почуял, что на него смотрят. Злая, яростная воля, таившаяся в стенах крепости, прянула наружу и - Фродо ясно ощущал это - словно длинным пальцем принялась ощупывать окрестности. Сейчас этот палец дотянется до него и пригвоздит к месту! Враг узнает, где прячется Кольцо! Вот палец коснулся Амон Лау. Вот он упёрся в Тол Брандир: Фродо бросился наземь и сжался в комок, натягивая на голову серый капюшон.
"Нет! Никогда!" - услышал он свой голос. А может, наоборот - "Иду к тебе! Жди!"? Фродо сам не мог разобрать, что бормочет. И вдруг в его голову проникла какая-то новая, чужая мысль, зазвучавшая совсем по-иному: "Сними! Сними его! Кольцо сними, осёл ты этакий! Скорее!"". Фродо всё же снял кольцо, но посмотрим, кому принадлежат эти голоса? Второй, несомненно, Гэндальфу, но первый? Саурону, Кольцу или Фродо? Вряд ли Саурону, так как он воспринимается хоббитом как свой собственный. Но, наверное, и не Кольцу, а самому Фродо. В глубинах подсознания каждого человека живёт иррациональное стремление к Злу, к греху, а Кольцо лишь направляет это стремление в определённое русло. Точно ответить, чей же это голос, невозможно, но несомненно то, что Фродо ещё больше приобщился к мiру теней.
Следующий эпизод ещё больше повлиял на Фродо. Это его размышления в Мёртвых Болотах, когда он видит под водой мёртвых людей, эльфов, орков, которых нельзя потрогать: "Они появились, когда зажглись свечи:". О чём думал Фродо в этот миг - неизвестно, но можно предположить, что о бренности всего сущего. Раз и эльфы, и орки превратились в истлевшие трупы, то нет ни добра, ни зла: Наверное, он вспомнил Навий из Курганов: как могло случиться, что благородный принц за тысячу лет стал злобным могильным призраком? "Неужели всякая слава, всякое величие становятся добычей распада?", - спрашивает Шиппи. Лучи Солнца не достигают Мёртвых Болот, вечно лежащих в тумане, и потому душа Фродо и поддаётся сомнению под видом навеянных Врагом образов отчаяния, "могущественных, но всё-таки лживых" (Шиппи).
Фродо не найдёт успокоения, потому что зло победило его - не он, но Случай уничтожил кольцо. Чувство вины и неутолённая жажда обладать кольцом остались в душе хоббита. По возвращении на родину Фродо не нашёл успокоения, с ним происходили приступы: "Он был очень бледен, глаза его смотрели куда-то вдаль и, казалось, видели что-то нездешнее: В этот день исполнилось ровно два года с того памятного вечера, когда в лощинке на склоне Пасмурника сгустилась непроглядная тьма".
Продолжая разговор о христианских мотивах, неожиданно вторгающихся во "Властелина Колец", необходимо упомянуть о взаимоотношениях персонажей, основанных на прощении. В трилогии герои прощают друг другу даже самые тяжёлые проступки: Боромиру сходит с рук то, что он протрубил в рог, когда выходить надо было в полной тишине, Пиппина не ругают за то, что в Мории он бросил камень в колодец, а когда он же из любопытства заглядывает в палантир и Мерри осуждает его, Арагорн тут же одёргивает последнего: "А что, если бы не Пиппин, а ты первым взял в руки этот Камень?". Такое отношение к ближнему совершенно нехарактерно для настоящего языческого мiра, но у Толкиена оно единственно возможное.
Ещё хотелось бы сказать о проблеме волшебства, гаданий и магии. Толкиен резко различает "волшебство" эльфов, Гэндальфа и Бомбадила и "магию" Сарумана и Саурона (магия - слово, заимствованное из персидского языка и в русский, и в английский, а волшебство, волхвование, wizard, enchantment - исконно русские и английские). В одном письме Толкиен писал, что магия - это использование внешних средств (заклинаний, гадательных предметов и даже обычных механизмов!) ради переустройства мiра согласно планам благодетеля; а эльфийское волшебство - это чистое Искусство безсмертной расы. Эльфы не прошли через грехопадение и потому имеют врождённый дар волшебства, свободного от зла. Люди не имеют такого дара, лишь немногие способны заглянуть в Зеркало Галадриэли или в палантир: "Пользоваться вещью, в которую вложена мудрость, много превосходящая твою собственную, всегда губительно". Но ведь эльфы ещё и символизируют творческую сторону людей, значит, и у людей есть "волшебство". О. Павел Флоренский писал, что дохристианская "белая магия", вошедшая позднее в состав Семи Таинств - это и есть высшая ступень "волшебства". Так или иначе, но взгляд Толкиена сводится к тому, что с помощью "магии" Саурон как бульдозер перекапывает земли и людей, а "волшебство" эльфов и Гэндальфа "чисто творческое и не направлено на обман: это - врождённая сила, которой у людей нет и которой они стяжать не могут никакими заклинаниями".
Затронув проблемы христианства и язычества, греха и зла, волшебства и магии, уныния и веры, мы не смогли по причине ограниченного объёма разобрать здесь проблемы Случая и Судьбы, благодатных и безблагодатных земель, тему милосердия и образ Голлума. Таким образом, я затронул лишь крошечную часть той глубины, которую можно было бы исследовать. Но сейчас мне хотелось бы рассмотреть тему, которая пронизывает всё творчество Толкиена и особенно актуальна в наши дни. Это проблема древности и современности.
У всех, кто знал Толкиена, возникало ощущение, что он "не от мiра сего", что он принадлежит глубокой древности. Он соблюдал обычаи, которые давно вышли из употребления, например, никто, кроме семьи, не называл Толкиена Джоном - даже для друзей он был Рональдом. Этот обычай идёт ещё из первобытных времён, когда считалось, что никому нельзя называть своё настоящее имя. Всю жизнь Толкиену, а потом и его сыну Кристоферу снился один и тот же сон: о чёрной волне, которая вот-вот затопит Атлантиду. Этот сон описан и во "Властелине колец": "И вдруг за дальними горами поднялась к небу ещё одна, новая гора; она вздымалась всё выше и выше, подобная исполинской волне, грозящей поглотить весь мiр". Атлантиде посвящён неоконченный рассказ Толкиена "Потерянная дорога". Писатель считал, что описанные в его трилогии события происходили шесть тысяч лет назад, а затонувший Нуменор и был Атлантидой: по крайней мере, одно из его названий на квенья - Аталантэ - "погибшая".
Любовь Толкиена ко всему древнему не знала предела. В "Приложениях" он писал: "В те времена все враги единого Врага отдавали предпочтение тому, что древнéе: каждый черпал в приобщении к старине соответствующие его знаниям утешение и подкрепление". Толкиен всегда сетовал, что люди забывают традиции предков. Потому во "Властелине Колец" много героев, с недоверием относящихся к эльфам: это Боромiр, Эомер, многие хоббиты. В их понимании, как и в древнеанглийском фольклоре, слово "эльф" означает "колдун" - таков трагический итог забвения традиций.
Противостояние современности видно даже во внешней форме книг Толкиена: когда футуристы и экспрессионисты искали "новые формы" для поэзии и прозы, стихотворения Толкиена выглядят нарочито архаизированными. Писатель называл своими литературными предшественниками в первую очередь трёх писателей: автора "Беовульфа", У.Шекспира и Г.К.Честертона.
Следствием нелюбви Толкиена к современному мiру можно считать и решение писать на древнеанглийском, если английский язык так широко распространяется по мiру, и неприятие им всех современных политических концепций. Демократию и капитализм Толкиен отвергал, поскольку считал поклонение деньгам обыкновенным язычеством. Социализм он называл "муравейником", обвинял в отсутствии сословий, иерархии и аристократизма - пародией на социалистическое общество является глава "Безпорядки в Шире". Нацистов Толкиен упрекал в том, что они приложили столь любимый им "нордический дух" не к месту и дискредитировали его в глазах всего мiра. Идеалом государственного устройства он видел теократическую монархию, но только во главе с Истинным Королём - по предсказанию, их род не прервётся никогда:
Средьземелье - мiр, в котором все герои говорят старинными словами, мыслят древними стереотипами. Но есть один образ, который резко отличается от всех других и поражает своей современностью. Это Саруман, чьё имя по-рохански означает "коварный человек". Он говорит языком политика, он призывает Гэндальфа "временно" принять сторону Саурона, чтобы потом овладеть им изнутри. Саруман говорит типичные для нашего времени слова о том, что мы будем "в глубине души" оплакивать зло, которое "придётся совершить попутно" ради "Знания, Закона, Порядка". Итог он подводит такой: "Цели и планы наши не изменятся. Изменятся только средства". Шиппи пишет, что никто другой в Средьземелье не умеет так жонглировать фразами с противоречивым значением, в результате получая ноль. Такие слова, как "настоятельный", "конечный" и особенно "реальный", не означают ровным счётом ничего. Саруман и его "смесь зла с морализированием" - настолько распространённый вокруг нас тип, что в конце Третьей Эпохи он кажется анахронизмом. Толкиен говорил: "Я смотрю на восток, запад, север, юг - и не вижу даже следов Саурона. Однако я вижу, что последователей Сарумана вокруг развелось немало". Эти мысли перекликаются с романом К.С.Льюиса "Мерзейшая мощь" о попытке тёмных сил завладеть мiром через "современно мыслящих" университетских профессоров.
Толкиен решительно отвергал все новые философские концепции: так, экзистенциализм смотрит на жизнь как на абсурд, утверждает, что все дороги ведут к одному и тому же концу, что осмысленных путешествий нет. А у Толкиена символ дороги как раз и подразумевает единственно возможный выход из любой ситуации и противостоит греховной самозамкнутости и безконечности Кольца.
Подводя итоги всему вышесказанному, мы видим, какие глубочайшие нравственно-философские проблемы затронуты в творчестве Толкиена - гораздо более значительные, чем предполагал сам автор. Идеи, провозглашённые в его книгах, прямо противостоят столь рекламируемым сейчас "духу времени", "толерантности" и прочим лживым лозунгам. Становятся понятными фанатичная, иррациональная злоба некоторых критиков по отношению к Толкиену: они принадлежат новому мiру - мiру, где властвует демагогия в духе Сарумана.
Любопытно, что в тексте "Властелина Колец" содержится метафора самого "Властелина Колец": это роханский рог, который помогает Мерри выиграть Приреченскую битву. Согласно Шиппи, "Толкиен, конечно, хотел своей книгой сделать то же самое, что и Мерри". "Властелин колец" можно рассматривать и как призыв проснуться и действовать. Но, к сожалению, очень немногие смогли задуматься над этими вопросами - большинство предпочитают играть в орков и гоблинов, и эти толкиенисты навредили оценке творчества Толкиена не меньше, чем материалистические критики (столь напоминающие Голлума). Писатель и сам видел, что его не поняли, и когда он получил письмо от восторженного читателя, который усмотрел некое "душевное здоровье" в книгах Толкиена, то ответил ему следующее:
"Нет! Если душевное здоровье присутствует в чьих-либо трудах или освещает их подобно некому всепроникающему свету - это идёт не от автора, а через автора. И никто не может заметить этого и описать, если в нём самом нет этого света. Не будь его в вас, вы ничего не увидели бы и не почувствовали или (если бы в вас жил какой-нибудь другой дух) исполнились бы презрения, испытали бы тошноту и ненависть: "Листья из эльфийской страны! Фу! Лембас! Пыль и пепел, мы этого не едим, нет!". "Властелин Колец" мне не принадлежит - в этом у меня нет никаких сомнений. Я помог ему появиться на свет, но дальше он пойдёт сам, предназначенным ему путём: Мне утешительно знать, что у него есть добрые друзья, которые могут защитить его против злобы врагов (жаль, однако, что при этом не все дураки сосредоточились исключительно в лагере противника!)".
Этими словами мне и хотелось бы завершить эту статью.