К началу

На главную

Впрочем, читатель поймёт меня очень плохо,
если подумает, что я ему навязываю во что бы то
ни стало повинность мыслить диалектически.
Я настаиваю совсем на другом. Именно, я говорю,
что если вы хотите мыслить чисто диалектически,
то вы должны прийти к мифологии вообще,
к абсолютной мифологии в частности и, следовательно,
ко всем её только что намеченным понятиям.
А нужно ли мыслить диалектически и
даже нужно ли мыслить вообще, это - как вам угодно.
Если вас интересует моё личное мнение,
то, во-первых, это - не ваше дело,
да и мнение отдельного человека ни к чему не обязывает,
а, во-вторых, я глубоко убеждён, что чистое мышление
играет весьма незначительную роль в жизни. Вы довольны?
А.Ф. Лосев. Диалектика мифа (1930)

Я вижу не только большие возможности,
но и великие опасности, их источник, и,
быть может, способы их избежать.
И если никто не имеет мужества видеть и
говорить то, что он видит, тогда это сделаю я.
У меня есть право на критику, потому что
с её помощью я постоянно доказывал то,
что будет происходить, ибо это должно произойти.
О.Шпенглер. Годы решений (1933)

Либерализм - злой рок человеческой цивилизации.
Борьба с ним, противостояние ему, опровержение
его ядовитых догм есть моральный императив
всех честных людей планеты. И чего бы это ни стоило,
мы должны аргументированно и обстоятельно
снова и снова повторять эту истину даже тогда,
когда это представляется бесполезным, неуместным,
неполиткорректным, а иногда и опасным:
Либерализм есть абсолютное зло -
не только в своём фактическом воплощении,
но и в своих фундаментальных теоретических предпосылках.
И его победа, его мировой триумф
только подчеркивает и обнаруживает те зловещие черты,
которые ранее были завуалированы.
"Свобода от" есть самая отвратительная формула рабства,
так как она искушает человека на восстание против Бога,
против традиционных ценностей, против нравственных и
духовных устоев его народа и его культуры:
Победить это зло можно, только вырвав его с корнем,
и я не исключаю, что для этого потребуется
стереть с лица земли те духовные и физические земли,
которые дали жизнь этой мировой ереси -
ереси, настаивающей на том, что "человек есть мера вещей".
Только мировой Крестовый поход против США, Запада,
глобализации и их политико-идеологического выражения -
либерализма - может стать адекватным ответом.
Выработка идеологии этого Крестового похода,
безусловно, дело России, но не одной,
а совместно со всеми мировыми силами, которые
так или иначе противостоят "американскому веку".
Но в любом случае эта идеология должна
начинаться с признания фатальной роли либерализма,
обобщающего путь Запада с того момента,
когда он отказался от ценностей Бога и Традиции.
А.Г. Дугин. Либерализм - угроза человечеству (2008)

1. О фильмах последних лет
2. Как исказили очередное детище Профессора
3. Гуманистический сатанизм по-русски
4. Гуманистический сатанизм по-западному
5. Так ли высок уровень англоязычного толкиеноведения, как об этом думают? (Внимание! Публикация нового источника!)
6. Из достижений отечественного толкиеноведения начала XXI века. Может ли писатель быть философом?
7. Уже неактуальное богословие. Памяти споров о Толкиене 1999 - 2005 гг. посвящается
8. Толкиен в контексте традиционализма XX века: первый блин опять комом
9. Прорыв блокады молчания и непонимания

Рецензия - прекрасный жанр, позволяющий убить двух зайцев: познакомить читателей с самыми разными сочинениями и использовать структуру чужих работ для "навешивания" на неё собственных мыслей. После моей фундаментальной работы "Дж.Р.Р. Толкиен - христианин, консерватор, традиционалист" (далее - ХКТ) я сразу понял, что если и продолжу что-то писать на эту тему, то только в форме сборника эссе и рецензий. В последнее время мне по долгу службы пришлось написать две рецензии (обе они опубликованы на "Русской линии") на сугубо академические книги, и этот процесс мне понравился. Наконец, я был готов к написанию нового сочинения, план которого зрел почти год. Сначала я хотел просто дать отзывы на несколько акутальных книг и фильмов последнего десятилетия, о которых меня часто спрашивали. Изначально преоблдала толкиеновская тематика, но работа очень быстро вышла за её рамки. Получилась довольно разношёрстная, но всё же объединённая главной идеей книга о традиционализме и христианстве на примерах десятков разных мыслителей и современных авторов. Первая половина данного сочинения касается, главным образом, толкиеноведения, вторая - проблемы соотношения христианства и традиционалистской идеологии. И хотя первые параграфы, казалось бы, совсем непохожи на последние, читатель имеет возможность проследить за логикой книги. От первоначальных эмпирических фактов она выходит на уровень широких обобщений и после ряда лирических отступлений завершается решением принципиального вопроса о возможности и необходимости православного традиционализма. Признаюсь: в ХКТ я допустил ряд ошибок в оценке тех или иных консервативных мыслителей. Пришла пора исправить эти ошибки.

Давно, чуть ли не со времён ХКТ, я не обращался к читателям напрямую, не в академическом стиле. Знаю: многие ждут моего слова, хотя это слово и не всегда оправдывает высокие темы, которым оно посвящено. Но я не могу больше отмалчиваться от вопросов типа: "Что Вы думаете об этом фильме?" и тем более "Почему Вы так долго не пишете о Толкиене?". Времени на такие занятия у меня не было и нет, хотя сколько всего было передумано и набросано отдельными буквами на разных бумажках... Но я не имел морального права больше отговариваться ссылками на занятость, когда идеологическая борьба в обществе усиливается. Потому я представляю вашему вниманию обширный сборник рецензий и отзывов о фильмах, книгах и статьях последних лет, привлекших моё внимание. Предупреждаю: очень часто я буду излагать свои мысли так, что будет непонятно, где заканчивается пересказ текста разбираемого автора и начинается мой собственный. Читатель должен сам посидеть, подумать над этим и понять. Умственная дисциплина превыше всего. А начну я с лёгкой разминки - с фильмов.

1. О фильмах последних лет

Властелин Колец - режиссёрская версия. Выражаю огромную благодарность Б.А. Илюшину за то, что он познакомил меня с режиссёрской версией ВК, которая длиннее экранной как минимум на треть. В своё время я столкнулся с тем, что мой отзыв об экранной версии ВК в седьмой главе ХКТ понимают превратно. Я доказывал, что фильм не так уж и плох (в этом я был гораздо оптимистичнее М.А. Каменкович), а некоторые читатели подумали, что я ругаю фильм и говорю, будто он вовсе нехорош. Теперь настало время обозначить мою позицию чётче.

Очевидно, что после знакомства с режиссёрской версией ВК половина претензий к фильму отпадает. Многое прояснилось и стало на свои места, особенно ситуация с гибелью Сарумана и обретением палантира. Даже мелкие эпизоды показаны более подробно и живо (гибель Исилдура, бытовая жизнь хоббитов, гибель и похороны Теодреда, тревоги Эовюн, таран Гронд - хотя и без заклинания Назгула - и далее по списку). Единственный момент, из ряда вон выходящий - это образ Дэнетора и его сыновей в "Двух башнях". Вопреки тем критикам, которые считают, что наместник Гондора вовсе не столь полоумен, я поддерживаю режиссёрскую трактовку. Дэнетор заслужил именно такого беспощадного к себе отношения; он испортил больше, чем кто-либо. Другое дело, что его приказ Боромиру в Осгилиате ехать в Имладрис за Кольцом противоречит всей концепции как книги, так и фильма: получается, что у Боромира изначально и другой цели-то не было! Но из первой серии ясно, что это не так, что Джексон не хотел здесь отступать от текста Толкиена. Налицо противоречие.

Беда только с русским переводом. Даже в экранной версии ВК перевод "Братства Кольца" очень плох, да ещё и эльфийские слова заглушаются русскими, вместо того, чтобы сделать нормальные субтитры (как во второй и третьей сериях). Хоть бы переозвучили "Братство Кольца", семь лет ведь уже прошло, стыдно даже. Ещё больше стыдно за русских переводчиков первых двух серий режиссёрской версии, иногда уши хочется зажимать. Зато перевод "Возвращения Короля" безупречен как в экранной, так и в режиссёрской версии.

Любую экранизацию любой книги - я покажу это ниже - надо оценивать с точки зрения не буквального соответствия тексту (никогда ни в одном фильме этого не может быть!), а соответствия общему духу произведения. Если окинуть "орлиным взором" фильм Джексона, то мы увидим, что, несмотря на все моменты "блокбастеризации" и все просчёты, основная идея "Властелина Колец" сохранена. Недавно, правда, попалась мне на глаза свежая англоязычная статья, где сравнивался образ Арагорна книжного с киношным. Там справедливо указывалось, что в фильме Арагорн предстаёт как супергерой, self-made-man, несмотря на все терзающие его сомнения, в то время как в книге он - просто законный Король, вступающий в свои права. Это противоречие не абсолютно (в фильме есть и смягчающие моменты, когда Арагорн демонстрирует смирение), но оно есть, и об "американизации" ВК говорить всё-таки можно. Но в целом фильм Питера Джексона в режиссёрской версии навсегда останется ярчайшей вехой в истории толкиеноведения, и на ближайшие полвека однозначно невозможны никакие разговоры о повторной экранизации. Тем более в России (как представлю себе современных популярных российских актёров в облике толкиеновских персонажей, так... и представлять не хочется).

Но здесь возникает вопрос о близкой уже экранизации "Хоббита". Съёмки вот-вот начнутся, и я очень обеспокоен слухами о том, что Питер Джексон (теперь уже продюсер) и дель Торо (режиссёр, ничего не понимающий в Толкиене) хотят изменить сюжет до неузнаваемости. И это будет крайне болезненный, сокрушительный удар по образу Толкиена в широких массах. Надеюсь, не у меня одного сердце сжимается при этом известии. Тем более что подготовка к съёмкам была омрачена очередным конфликтом из-за авторских прав (права на ВК и "Хоббита" принадлежат одной организации, а на все остальные сочинения Профессора - другой). В итоге Кристофер Толкиен разругался и прекратил общение со своим сыном Саймоном. Впрочем, поживём - увидим.

Хроники Нарнии - первая и вторая часть. Тут я буду предельно краток. Спрашивали - отвечаю. Фильм "Лев, колдунья и платяной шкаф" полностью соответствует тексту книги и уже вошёл в золотую копилку фильмов для всей семьи. "Принц Каспиан", напротив, никуда не годится - это пошлость, которую с повестью Льюиса объединяют только имена персонажей. Бедный писатель, наверное, в гробу перевернулся. Нельзя же так, мистер Адамсон. Образ Льюиса как автора "Хроник Нарнии" в массовом сознании испорчен до карикатурности, все тычут в него пальцем. Не знаю, удастся ли отмыть честное имя Льюиса весной 2010 года, когда выйдет "Путешествие "Утреннего путника"". Это моя любимая из семи частей "Хроник Нарнии", и следить за экранизацией я буду особенно пристально.

Гарри Поттер. В самых общих чертах - моё отношение к циклу Дж.Роулинг. Долгие годы из принципа не хотел ни читать, ни смотреть. Но постоянные споры среди моих знакомых на эту тему вынудили меня посмотреть первые пять серий и узнать из справочников краткое содержание последующих книг. Разницу между книгой и фильмом здесь не обсуждаю, поскольку некомпетентен, да и считаю её непринципиальной.

Итак, что я могу сказать? "Гарри Поттер" - весьма посредственное произведение литературы. Хорошо в нём то, что книга и фильм всё-таки учат детей нравственности и добру, это не подлежит сомнению. Плохо то, что известны случаи, когда дети после прочтения заинтересовались магией - не безобидной гарри-поттеровской, а настоящей. Конечно, такие инциденты возможны и после прочтения других произведений, даже после Толкиена. Не спорю. Но тут важно другое. Роулинг не имела злого умысла, когда писала свои книги, я убеждён в этом. Но она не имела и большого ума, зато компенсировала это богатой фантазией. Однако у фантазии есть свои законы. Главный закон литературы, художественного воображения гласит: правдоподобны только те сюжеты, которые есть в мифах, эпосе, народных сказках, легендах. Все остальные сюжеты абстрактны, оторваны от жизни и "могли произойти и по-другому". В отличие от Гоголя и Достоевского, в отличие от Толкиена и Льюиса фантазия Роулинг гуляет сама по себе: мифологических мотивов в "Гарри Поттере" почти нет (может быть, и совсем нет). Это значит, что книга рационалистическая и новоевропейская до предела. А это не есть хорошо и делает моду на "Гарри Поттера" преходящей. Нет, не войдёт эта книга в золотой фонд всемирной литературы. Останется только как любопытный факт истории рубежа XX - XXI вв.

Беовульф 3D. Первый (и пока единственный) фильм, который я посмотрел в 3D. Это, впрочем, не относится к делу. Самое главное: в этом фильме я вижу второе издание "Трои". Почему? Да потому что ситуация один к одному: фильм представляет собой оригинальное произведение, с собственной логикой, с глубоким смыслом, но не имеет ничего общего с такой же логикой и смыслом книги, якобы положенной в его основу. Фильм "Принц Каспиан" мог бы тоже пополнить этот список, если бы не был столь бездарен и позорен. А "Троя" и "Беовульф" не бездарны. В обоих фильмах мы видим сильные и цельные характеры персонажей, как будто вытесанные из сурового камня, видим прекрасную игру актёров. Вот только с "Илиадой" и поэмой "Беовульф" они не имеют сходства по самому духу своему, а это важнее, чем неизбежное расхождение в деталях. В "Трое" вместо античных героев мы видели, по сути, германских, нордических. В "Беовульфе" герои германские, варварские по определению, да только смысл опять искажён с точностью до наоборот. Трагедия Беовульфа из поэмы заключается в сиюминутности всех его успехов. Автор-христианин с горечью повествует о языческих временах "северного мужества", о борьбе людей и богов с чудовищами - и неотъемлемой изюминкой поэму является нелепость, несвязанность между собой подвига Беовульфа в молодости и его гибелью в схватке с драконом в старости. В фильме же все разрозненные персонажи (Беовульф, Грендель с матерью, Хродгар, Виглаф и дракон) соединены цепью кровного родства, а сюжет логичен и закономерен до передела. Никаких шансов спасти и избежать рока; хотя христианская тема и присутствует в фильме, но она не представляет действительной альтернативы гибели героев. Виглаф столь же бессилен перед чарами демоницы, как Хродгар и Беовульф. А самое важное заключается в том, что текст поэмы в принципе не позволяет интерпретировать себя таким чудовищным образом, как это сделано в фильме. Никогда в германской мифологии герои не могли вступать в связь с чудовищами, тем более - порождать их. Непонимание этого есть полное отрицание северной традиции, основанной на дневных "мужских", а не на ночных "женских" мифах. И с этой точки зрения фильм "Беовульф", несомненно, яркий и эмоциональный, заслуживает такого же осуждения, как и "Троя".

Кочевник. Первый казахский блокбастер. Немец (причём, кажется, не казахстанский, а настоящий) в роли главного казаха - трогательно до слёз. Хотя калмыкам, наверное, обидно. Только русским должно быть ещё обиднее - ведь зверства джунгар не вымысел, а вот то, что реальные Абулхаир и Аблай, объединив казахов и победив джунгар, сразу же обратились за помощью к России, которая и спасла Младший и Средний жузы, не показано. Однако и обвинять Россию напрямую создатели фильма не захотели. Вот и получилась повесть без начала, без конца, без особой морали. Казахи попытались показать, что они не хуже монголов, дважды воспевших Чингисхана в мировом кинематографе за последние годы - а в итоге вышло неумелое восхваление Назарбаева и смутные угрозы всем соседям Казахстана.

Тарас Бульба. Тут и говорить ничего не надо. Плохо, что в фильм ввели постельные сцены, несуществующего ребёнка и вымышленное убийство жены Бульбы поляками. Остальное - замечательно. Да, многим не нравится лощёный и некритичный ура-патриотизм "Бульбы", равно как и "Адмирала". Но народ устал от критических передач. Людям нужен не всесторонний анализ, а красивое патриотическое кино. Чтобы дети играли в персонажей этих фильмов. Чтобы любили Родину хотя бы так, чем никак. Так будем же снисходительны к Владимиру Бортко. Всё-таки исторических ошибок и литературных неточностей на порядок меньше, чем в "Адмирале".

Гоголь. Ближайший (фильм Натальи Бондарчук). Мне посчастливилось присутствовать на единственном показе фильма в Нижнем Новгороде, когда сама Наталья Сергеевна приехала представлять свой труд. Как зрителю, фильм понравился мне несравненно больше её же фильма о Пушкине, хотя он и задуман как прямое продолжение к нему. Жаль, что денег хватило на съёмки только в четырёх местах (Москва, Васильевка, Рим, Оптина Пустынь). Из Оптиной, кстати, я вернулся как раз перед фильмом, и убедился в правдоподобности духа соответствующих сцен фильма: например, девочка с земляникой на самом деле была здорова, но история с исцелением больной действительно могла иметь место у старца Макария, поэтому введение её в фильм кажется обоснованным. Как гоголевед с пятилетним стажем, я, конечно, имею ряд претензий. Не все сцены фильма (особенно это касается разговоров Гоголя со Смирновой и Виельгорской наедине) опираются на достоверные документы. Доктор Тарасенков показан лучше, чем он был на самом деле. Константин Аксаков не просто не сопровождал Гоголя в Оптиной Пустыни (само по себе это не страшно, тут допустимо и вольное обращение с фактами), но не мог этого никогда сделать в силу собственного мировоззрения. Но в целом - просто превосходно. Короткий фильм (1 ч 45 мин) способен рассказать о Гоголе больше, чем сотни страниц академических трудов гоголеведов, над которыми мне уже порядком надоело корпеть.

Ну вот и всё с отзывами на фильмы последних лет. Перейдём к рецензиям на статьи и книги, так или иначе имеющие отношение к толкиеноведению.

2. Как исказили очередное детище Профессора

Дети Хурина. Можно говорить об этом долго. Я вновь буду лаконичен до предела. Прочитал книгу год назад. В содержании - почти ничего нового по сравнению с "Неоконченными сказаниями" и "Сильмариллионом", кроме третьестепенных деталей. В русском издании имеются опечатки, от незначительных до грубейших (в синдаринских словах). Список опечаток уже вывешивали в Интернете, я повторяться не буду. А теперь о вине самих издателей, включая и Кристофера Толкиена. Во-первых, они оборвали повествование на смерти Морвен. Что им стоило довести рассказ до гибели Хурина?!! Это же всего три страницы текста, а без них сказание получилось куцым и потеряло стройность. Вот почему я не рекомендую читать "Детей Хурина" тем, кто не читал "Сильмариллион".

Вторая оплошность ещё хуже. В предисловии Кристофер Толкиен указывает, что причиной гибели Турина стало зло Моргота. Лучше бы сказать это, конечно, в самом конце книги. Но остаётся неясным - почему Турин не смог противостоять этому злу, когда другие смогли? Есть две ответа. Согласно одному, Турин - типичный языческий германский герой, бросающий вызов Судьбе и погибающий. Впрочем, этот мотив характерен для эпосов многих народов, не только германских и даже не только индоевропейских. Но есть и второй пласт смысла истории детей Хурина - христианский. Толкиен твёрдо знал: никакое проклятие Моргота не всесильно, если человек не падёт сам. Никакая порча не повредит тем, кто твёрдо стоит в вере, как Туор и Эарендил. В изданных "Детях Хурина" не сказано ничего на этот счёт. Как будто рок Турина был и вправду неодолим. Как будто одни заранее осуждены к погибели, а другие к спасению. Это даже не Августин Блаженный, это уже кальвинизм какой-то, который всю повесть делает бессмысленной. Жаль, очень жаль, что в книге не прописано яснее, что причиной гибели Турина стало его богоборчество, доходящее до презрения к Валарам и опоры только на собственные силы. Всякий, кто надеется на себя, подпадает под власть Моргота и обречён на гибель - в этом урок, данный нам Толкиеном, который непонаслышке знал о "северном мужестве". Окажемся ли мы достойны этого урока?

3. Гуманистический сатанизм по-русски

Чёрная книга Арды (Н. Васильева, Н. Некрасова). В ХКТ я затрагивал эту тему вскользь: в третьей редакции посвятил ей несколько абзацев, но там я пробежался лишь галопом по Европам, кратко охарактеризовал две позиции критиков ЧКА - Twinkle и Инголмо Айона Ринона. Позиции разные, но оба автора тонко почувствовали зло, исходящее от ЧКА. Не хочется долго копаться в этой зловонной мерзости: когда в 2008 г. я делал это, у меня началась депрессия и мрачные видения. В общем, я считаю, что богословский анализ ЧКА дан у Twinkle почти исчерпывающе (не считая пары - тройки мелких и обидных проколов, но у кого не бывает). О лжи Мелкора, о связи возрожденческого гуманизма с сатанизмом, о том, что Мелкор в ЧКА дарует своим ученикам только смерть - всё написано там прекрасно, добавлять к этому нечего.

Но вот на что я хочу обратить внимание читателей. То, что в ЧКА проповедуется сатанизм, это ежу понятно. Но сатанизм бывает разный. Я хочу сейчас ответить на вопрос, какую именно разновидность сатанизма проповедуют Некрасова и Васильева. Потому что есть сатанизм маргинальный, откровенно агрессивный, и есть респектабельный, во фраке и масонском фартуке. Есть гностические концепции сатанизма, есть манихейские, есть и ужасно синкретические, насквозь противоречивые. Так вот, сразу бросается в глаза, что с философией у авторов ЧКА плохо. Никакой внятной онтологии, постоянные противоречия насчёт того, сколько же субстанций в Арде (Арте) - от двух до пяти, кажется; гносеологии вообще нет, а этика извращена до предела. Говорить в этих условиях о гностицизме, неоплатонизме или любом другом связном учении не приходится - авторы ЧКА явно в них не разбираются. Да и манихейства в чистом виде мы там не найдём. Что мы найдём - так это дикую ненависть к органической жизни, к земному миру (который Мелкор сотоварищи постоянно хотят пределать), к бытию - и всё это под соусом фразеологии о гуманизме, о любви к людям и всем живым существам, за которыми скрывается лишь тираническое желание переустроить мир по своим рационалистическим программам. Ложь на лжи, другим словом. Воспевают жизнь, проклинают Валаров, которые якобы не дают им жить, а сами на самом деле хотят только умереть - и умирают. Навсегда. Вечной смертью.

ЧКА навевает отчаяние, это книга совершенно беспросветная. Это вопль демонов, обреченных на поражение. Но тем важнее то, что сатанизм Нерасовой и Васильевой не похож на классические чёрные культы с кровавыми жертвоприношениями. Он намного хуже, ибо он современен. В ЧКА, как в чёрном зеркале, отразились все духовные веяния разложившегося Запада, занесённые и в Россию. Трупный запах ЧКА - это запах распавшегося возрожденческого гуманизма, просвещенческого рационализма и постмодернистского экзистенциализма. Индивидуализм, антропоцентризм, человекобожие - вот что объединяет все еретические учения Европы за последнюю тысячу лет. "Каждый имеет право... Каждый живёт как хочет... Запрещается запрещать..." Этот истошный вопль манихеев и альбигойцев, подхваченный гуманистами XIV - XVI вв., колдунами-пантеистами XVI - XVII вв., масонами и позитивистами XIX - XX вв. - это вопль новоевропейского, фаустовского человека, отрёкшегося от Церкви и продавшего душу дьяволу. Здесь речь идёт о плодах либерализации общества, его секуляризации. В этом смысле анархисты, коммунисты, ультралибералы, нацисты - все в равной мере наследники Возрождения, Реформации и буржуазных революций, все в равной мере наследники Ницше с его пафосом "смерти Бога".

Здесь я имею в виду, впрочем, не либеральные политические учения Бёрка и Гладстона, Кавелина и Чичерина, Струве и веховцев, которые заслуживают внимания и уважения (хотя и они неверны и являются первой стадией разложения здорового государственного чувства), а либерализм в смысле морального раскрепощения, "либертаризм". Такой умеренно-либеральный славянофил, как Н.П. Гиляров-Платонов, писал в 1885 г.: "Мы употребляем выражение "либералистический", а не "либеральный". Движение личного освобождения благодетельно, пока оно имеет в виду устранить несправедливое стеснение в естественных правах; тогда оно "либерально". Но когда оно, во имя прав личности, превращает целые общества в рабов перед мироедами, перед концессионерами, перед банкирами, оно не заслуживает называться либеральным в старом, благородном смысле этого слова: оно есть "либералистическое"". Таким "либералистам" больше не нужны догматы. Они не хотят слышать о трансцендентном. Они полагают смысл жизни в себе, в автономии твари и хотят только имманентной философии - от Фихте и Гегеля до Делёза и Гваттари. Запад захотел жить без Бога - и умер. И ЧКА - ещё один образчик этого трупного пафоса. Ненависть к феодальной иерархии, неподчинение любым законным властям, ненависть к Церкви, поиск свободы вне Бога и обретение рабства у Восставшего в мощи вместо подлинной свободы в Истине - вот смысл "Чёрной книги Арды". И не случайно мишенью был выбран именно Толкиен, вслед за Честертоном засвидетельствовавший свою верность Христу и Церкви и отрёкшийся от современного мира, "страны живых мертвецов". В этом смысле ЧКА не оригинальна и ничем не отличается от гнусностей Филиппа Пулмана, мерзостей Дэна Брауна или утончённого разврата той книги, о которой я сейчас скажу.

4. Гуманистический сатанизм по-западному

Итак, Трилогия о Шефе. Авторы - Г. Гаррисон и Т.А. Шиппи. Я никогда не читаю современную художественную литературу. Из принципа. Потому что она не прошла проверку опытом и потому что я вообще не верю, что сейчас может быть написано что-то выдающееся (хорошее - может, конечно; выдающееся - нет; я знаю, что сейчас пишутся интересные и ценные произведения, особенно у нас в России, но даже они не стоят того, чтобы тратить на них время в ущерб классике). Вот и "Гарри Поттера" читать не стал, а посмотрел фильмы и справочники, да и то по долгу службы - просто чтобы быть в курсе общественной жизни и ответить на вопросы читателей (см. выше). По тем же причинам я решил прочитать трилогию Шиппи и Гаррисона о Шефе ("Молот и крест", "Крест и король", "Король и император"; в русском переводе последний том разделён на два). Трилогия написана в 1993 - 1996 гг., и на это можно сделать скидку (эйфория Pax Americana), но суть, конечно, не могла устареть за минувшее десятилетие. Я стал читать эту книгу исключительно ради Толкиена - хотел поближе познакомиться с Шиппи. Правда, самому Шиппи (под псевдонимом Ян Холм), кажется, принадлежат только филологические изыскания (герои трилогии говорят на самых разных языках и диалектах), сведения по скандинавской мифологии да цитаты из исландских саг. Сочный и яркий художественный текст написан, очевидно, опытным американским писателем, научным фантастом Гарри Гаррисоном (род. 1924). Однако, само собой разумеется, что за концепцию книги ответственность несут оба соавтора.

Первый том обрушивается на сознание, подобно тяжёлому молоту. Он давит на психику грубой натуралистичностью: описания хруста костей, выпускания кишок, расчленения живых людей на куски, изнасилований заполняют книгу. На этом фоне разворачивается коллизия: безродный раб Шеф оказывается сыном лукавого бога Рига и в разгар войны англичан с викингами в 865 г. возносится на вершины власти, становится королём Англии (наряду с Альфредом Великим, чей образ в книге уничижителен и карикатурен). Шефа постоянно посещают видения скандинавских богов, языческие жрецы Пути видят в нём избранника. Своих побед он добивается за счёт технической гениальности: он придумывает такие сложные механизмы, оружие и орудия, о каких в IX веке и мечтать не приходилось. В этом ему частично подсказывают те же боги. Шеф выбирает инициативных людей из народа, и они в свою очередь становятся мастерами.

В первом томе речь идёт лишь о лишении Церкви в Англии политической и экономической власти и о победе Шефа над Иваром Рагнарсоном и Карлом Лысым. Во втором томе (где натурализма намного меньше) описывается поход в Скандинавию и её покорение. Шеф завладевает копьём Лонгина, которым был пронзён Христос (оказывается, Его распяли не римляне, евреи или армяне, а германцы, вот уж открытие!), а затем отдаёт копьё Бруно - новому христианскому императору Запада. В этом томе христианство показано гораздо более привлекательно, а гуманное язычество Пути противостоит садизму Рагнарсонов. В третьем томе разворачивается борьба Шефа и Бруно на Средиземном море, в которую вовлекаются арабы, евреи, пиренейские манихеи-катары и Византия. На кону Грааль - в трилогии это не чаша, а лестница, с помощью которой Христос был снят с креста. (Вообще, рассматриваемая трилогия прекрасно укладывается в тренд массовой западной литературы 1960-х - 90-х годов, пропагандирующей альбигойство, "тайны южнофранцузского Грааля" и лже-Меровингов; но здесь я не буду об этом распространяться.) Несмотря на помощь английского дьякона-изобретателя Эркенберта, доросшего до папы римского, техническая мощь армии Шефа оказывается сильнее. Бруно и Эркенберт гибнут, а Шеф бежит со своей очередной любовницей и узким кругом друзей на остров Капри. Но в его отсутствие по всей Европе распространяются веротерпимость и многоконфессиональность, Церковь сведена к кружку по интересам, а технические новшества (например, газеты) намного превосходят реальный уровень 875 г. н.э. При этом оказывается, что языческие боги существуют не сами по себе, а созданы силой сознания людей, поклонявшихся им, и слабеют, если о них забывают. Эта философия, заимствованная авторами из Древней Индии, как нельзя лучше подходит к их либеральному и антицерковному, антихристианскому пафосу, который они не скрывают.

Трилогию о Шефе часто критикуют за неправдоподобность технических изобретений. Это правда, но смысл не в этом, всё-таки мы имеем дело с фантастикой. Суть даже и не в том, что таких ярких и "креативных" индивидуальностей, каких мы видим на страницах трилогии, в IX веке в Европе не было и быть не могло: люди не противопоставляли себя тогда роду и общине и не были безродными космополитами, как Шеф сотоварищи. Важно не то, что описываемые события полностью фантастичны, а то, что хотели донести авторы. И что же мы видим? Шиппи и Гаррисон сочувствуют любому еретическому движению, если оно обладает "широтой кругозора" и свободно от догматов и авторитета учителей. Шиппи и Гаррисон даже вроде как уважают Христа и сочувствуют христианам; только вот не нужны Христу и Церкви ни уважение, ни сочувствие, а только вера и верность. В Древнем Риме были готовы признать Христа одним из многих богов - но христиане были верны даже до смерти и не поставили Его в один ряд с демонами.

Церковь в трилогии плохая, беззубые этические "христиане" - хорошие. Ортодоксальные мусульмане плохие, рационалистическая секта мутазилитов - хорошая. Консервативные иудеи плохие, "прогрессивные" - хорошие. Катары догматические, отрёкшиеся от мира - неплохие, но глупые; катары обновлённые, идущие в мир - умные. Главный враг Шефа и жрецов Пути - христианский мир Скульд, мир должного. За этот мир борется Бруно - самый симпатичный персонаж трилогии. В отличие от Шефа, который не менее аморален, чем Эркенберт, Бруно - поистине воин Христов, рыцарь без страха и упрёка. За что же авторы так ненавидят его? За что они ненавидят мир Скульд?

Посмотрим на описание этого мира: "Перед закрытыми глазами Шефа постепенно вставало диво дивное. Белый град с ослепительно сияющими стенами, а в сердце его - соборно вздымающиеся к небесам шпили. На каждом шпиле хоругвь, и на каждой хоругви священное изображение: скрещенные ключи, закрытая книга, святой Себастьян и стрелы, святой Лаврентий и жаровня. Под шпилями, понял Шеф, находятся сонмы людей, чья обязанность - молиться Богу и изучать Писание. Это было не его Писание, но жажда жить такой жизнью, исполненной созерцания и размышления, мирной и покойной, охватила его. Из-под его закрытых век брызнули слёзы сожаления о том, чего он лишён.

- Посмотри поближе, - сказал голос.

В учебных классах стояли люди и читали вслух книги. Учащиеся слушали. Они ничего не записывали. Они обязаны были запоминать наизусть. Когда лекторы окончили чтение, они собрались в центральном помещении с книгами в руках. Книги пересчитали, проверили по списку, положили в железный сундук и закрыли на ключ. На хранение, до следующего раза. Во всем городе ни один человек не имел своей личной книги. Никто не мог написать новое слово или придумать новую идею. Кузнецы ковали то, что им прикажут, как делали поколения их предшественников. Тот зуд, который так часто ощущал Шеф, побуждающий взять в руки молот и выковать ответ на жгучие вопросы, этот зуд навсегда останется неутолённым.

- Это мир Скульд, - сказал Риг. - В нём Локи наконец освобождён, чтобы служить Церкви и попасть в ещё худшие оковы, пока не зачахнет от истощения. А мир будет оставаться всё тем же самым, один эон за другим. Вечно благочестивый, никогда не изменяющийся. Каждая книга становится Библией. Память о тебе, о твоем наследии".

Итак, Шиппи и Гаррисону, точно так же как Некрасовой и Васильевой (вспомним слова про "золотую клетку Валинора" в ЧКА и страсть Мелкора к постоянным новшествам) более всего ненавистна Традиция - любая традиция, любая живая связь поколений. Даже в чисто экономическом аспекте Шеф сотоварищи выступают как носители духа протокапитализма (а, как показал крупнейший специалист в данном вопросе В.Зомбарт, для феодальной политэкономии характерна стабильность техники, отсутствие конкуренции, отрицание прибыли и постоянное равенство спроса и предложения; ремесленники могли в течение нескольких поколений изготавливать одни-единственные ворота). Гаррисону и Шиппи ненавистно христианское средневековье, за которые ратовали Честертон и Толкиен. Они клеймят "чёрных монахов" за то, что те закрепостили крестьян - но вспомним Лосева: "Истина, которую исповедует феодальный строй, есть Церковь и послушание ей. Тайна векового крепостного права есть тайна пославшания и отказа от своей воли, во имя спасения души, через послушание истине. Нет нужды, что истина искажалась. Истина вегда искажется. Но идеей и душой коепостного права является не эксплуатация трудящихся, а спасение души и церковные догматы. Напрасно возражали монастырям, что их экономический строй основан на крепостничестве. Это есть возражение не против внутреннего порядка монастырей, но против самой идеи монастыря, против монастырей, ибо монастырь только и может быть крепостническим обществом. Только надо помнить, что крепостничество есть вовсе не то, что клевещут на него либералы всех стран и народов". Но на место послушания сюзерену Шеф ставит индивидуальную инициативу...

Шиппи и Гаррисону ненавистны догматы, потому что они не верят в возможность абсолютной Истины. "Такая же свобода для Локи, как и для Тора!" - их лозунг. Шеф сначала колебался, но потом впустил дух дьявола Локи в себя. Чтобы утвердить свободу вероисповедания для сатанистов, Шиппи и Гаррисон отрицают не только христианство, но и настоящее скандинавское язычество: вместо борьбы благих асов с отродьем Локи - их примирение, вместо гибели мира в огне Рагнарёка - гармония и процветание, "мир и безопасность". Оказывается, бедный и несчастный Локи убил своего брата Бальдра лишь потому, что его обидели, не пригласили на общее торжество. Ещё один обиженный, ср. с Мелкором в ЧКА! Как же, пожалеть его надо! Дух времени, дух беспокойный и изменчивый, отрицающий вечность витает над писаниями Шиппи и Гаррисона.

В своей войне с догматизмом соавторы не просто отрицают божественность Библии (равно как Корана, Талмуда, Эдды и манихейских писаний). Они утверждают, что Бог - не Слово. Что никакое слово, никакая книга не может быть божественной и абсолютно истинной. Потому им ненавистны все традиционные религии, но более всех - христианство. Шеф провозглашает примат Дела над Словом, воспевает славу труду. Здесь он идёт по стопам Фауста ("вначале было Дело"). Лукавый лжец Риг и его брат Локи выполняют функцию Мефистофеля. Итог закономерен: Шеф исчезает в конце книги, чтобы люди думали, будто боги Вальхаллы взяли его к себе. "Он не бог, который стал человеком, а человек, который стал богом. Это хорошая легенда для грядущих времен", - говорит жрец-шаман Фарман. Вот оно, ницшеанское и фаустовское человекобожие во всей красе! Вот образчик неприкрытого гуманистически-либерального (в смысле "либертарного") сатанизма! Напомню, что христианская мораль принципиально антигуманистична, т.е. не считает человека высшей ценностью. "Когда человек живёт по человеку, а не по Богу, он подобен дьяволу", - сказал блаж. Августин в "О граде Божьем"...

Люди других религий и идеологий считают, что они правы, что они знают истину. Даже старые атеисты относятся к их числу (это знал ещё Честертон и констатирует сейчас даже Кураев). Не они опасны для христианства, нет. Католики и мусульмане, язычники и иудеи всегда были нашими врагами. Но мы должны любить их, как завещал Христос, и мы можем вести нормальный диалог с ними. Смертельные враги христианства - не они, а те, кто проповедует относительность и непостижимость истины, нравственный релятивизм и агностицизм, полную свободу мнений (свободу для лжи). Те, для кого идея плюрализма превращается в манию искоренения любых твёрдых убеждений у любых людей. Те, кто ради процветания самых изуверских сект готов стереть с лица земли все традиционные религии как "догматические", "авторитарные" (по Фромму) и "ханжеские". Эпиграфом к своей трилогии Шиппи и Гаррисон выбрали слова американского писателя Г.Видала: "Христианство - величайшая катастрофа, выпавшая на долю Запада". "Уйди, Ты - азиат, Ты нам не нужен", - так, по словам сербского святителя Иустина Поповича (если память не изменяет), сказал Запад Христу.

И вот перед нами два образца такого либертарного, индивидуалистического, человекобожеского сатанизма - "Чёрная книга Арды" и трилогия о Шефе. Их авторы ненавидят Церковь и христианство. И Церковь тоже ненавидит их. Ибо есть гнев кровяной, горячий, гнев на своих ближних, который греховен и которого нужно избегать. И есть ненависть к диаволу и приспешникам его, ясная как морозное утро и холодная как сталь. Ненависть и отвращение к сатане и людям, в которых он вселился, показанные Христом в Евангелии. Ненависть к антихристу, который станет поистине человекобогом. Эта та самая ненависть, которую персы-зороастрийцы испытывали к поклонникам дэвов. Это противостояние иранского и кушитского принципов, по Хомякову, о котором Бунин писал:

Владыка Света весь в едином -
В борьбе со Тьмой. И потому
Огни зажгите по вершинам:
Возненавидьте только Тьму.

Это то самое чувство, которое римляне питали к Карфагену, а древние иудеи - к Ханаану с их мистической и плотской, кровожадной и в то же время до предела жизнерадостной и гуманистической религией Ваала и Астарты (см. у того же Честертона). Это то чувство, с которым пророк Илия расправлялся со жрецами Ваала и Иезавелью. Это та ненависть, с которой католические святые XIII века шли против провансальских и каталанских манихеев-альбигойцев, воспетых современными либертарианцами, включая Шиппи и Гаррисона. Это то отвращение, которое охватывало героев "Властелина Колец" при встрече с полчищами орков (в фильме: "Что мы можем противопоставить этой нечеловеческой злобе? - Крушить их!").

Это та ненависть, которую Константин Леонтьев испытывал к буржуазной Европе, в особенности к "национально-освободительным" движениям, и которая актуальна по сей день. В самом деле, почему мы, русские традиционалисты, ненавидим Ющенко и Саакашвили? Не потому, что они американские марионетки (таковых и без них много); не потому, что они делят с нами власть над пространствами Евразии (политические разногласия могут быть у кого угодно и с кем угодно); не потому, что они воруют газ (а кто его сейчас не ворует?). Мы ненавидим "цветные" режимы (не только на постсоветском пространстве, но и в Ливане, например) не за это, а потому что они воплощают в себе антихристианский мировоззренческий принцип. Потому что они - порождения апостасийной Революции в её борьбе с русской Империей ("сейчас есть только две силы - Россия и Революция", говорил Ф.И. Тютчев). Потому что их людоедский либеральный национализм живёт и питается враждой к самой сути нашей Империи; потому что они убивают органическую связь народов, промывают мозги населению своих стран, убивают духовную суть Православия, провоцируя филетические расколы. И поэтому никакого компромисса у христиан, чтущих отеческие традиции и верных идее Империи, с носителями духа индивидуализма, гуманизма, человекобожия, личного и национального раскрепощения быть не может. Меч, и только меч, разделяет их и нас и разрешит этот спор.

Что же касается Шиппи, то он предал заветы своего учителя (который в своё время занимался с ним по индивидуальной программе). К сожалению, я не имею доступа к полному тексту "Дороги в Средьземелье", читал только те главы и отрывки, которые опубликованы в Интернете, в журнале "Знание - сила" или у Каменкович. Из второй книги Шиппи "Толкиен: автор века" мне и вовсе известны только первые страницы. Но и того, что я знаю, достаточно, чтобы говорить о ренегатстве Шиппи. Конечно, он защищает Толкиена от нападок недалёких критиков, но этого мало. Во-первых, Шиппи прямо пишет, что баланс между праведным дохристианским "язычеством" и христианством в книгах Профессора (по образцу "Беовульфа") шаткий и искусственный, "хотя говорить об этом обычно не принято". Я же считаю произведения Толкиена в высшей степени естественными, а попытки аналитически расчленить их - неубедительными и ничтожными.
Примечание:наконец-то мне удалось подержать в руках "Дорогу в Средьземелье" целиком. Несомненно, это фундаментальнейший труд, главная цель которого - ответить на вопрос, как и зачем Толкиен творил свой мир. С ответом, который предлагает Шиппи, я не согласен. Как только мне удастся прочесть целиком "Дорогу в Средьземелье", я немедленно выступлю с её разбором. И там не будет огульной критики, как не будет и восхваления. Но пока я вынужден говорить о Шиппи крайне негативные вещи.

Во-вторых, и это главное, Шиппи обвиняет Толкиена в "лингвистической ереси" за то, что тот придерживался традиций романтической лингвистики XIX - XX вв. и углубил их. Профессор, как никто другой, чувствовал, что должна быть связь между изменениями языка и ментальностью его носителей, "что языкознание обладает самостоятельной эстетической ценностью, что люди способны чувствовать ход истории, размышляя над судьбами отдельных слов, а с помощью исторической фонетики можно проникнуть в тайны смены цивилизаций" (цитирую по В.Л. Гопману). Если язык дробится на два диалекта с разным произношением, то должны быть причины такого дробления. Вот почему Толкиен хотел разработать науку о значении звуков, Lautphonetik. Схожие представления были характерны для русских славянофилов (К.С. Аксаков, А.С. Хомяков, Н.П. Гиляров-Платонов в полемике с Чернышевским). В XX веке эту традицию продолжили о. Павел Флоренский и А.Ф. Лосев, придав ей строго научную форму. В Англии их родным братом по духу был Толкиен, в Германии отчасти - Хайдеггер. Философия языка Флоренского - Лосева - Толкиена не была разработана в деталях и ждёт своих исследователей. Её продолжателем отчасти являются такие сугубо академические философы, как Л.А. Гоготишвили и А.Е. Соколов. В целом же эта страница истории философии XX века ещё малоизвестна, в то время как о позитивистской лингвистической ереси (без кавычек), которой придерживается и Шиппи, знают абсолютно все.

А ведь традиционалистская философия языка неотъемлемо, диалектически взаимосвязана: 1) с христианским теоцентризмом, выросшим из августиновского неоплатонизма, в онтологии; 2) с энергийным паламизмом, исихазмом и ортодоксальным имяславием в гносеологии (Толкиен - стопроцентный имяславец, вспомним хотя бы отношение к словам и именам во "Властелине Колец"); 3) с традиционализмом, теократическими устремлениями и отрицанием "модерна" в социальной философии; 4) с христианской философией истории (Толкиен вслед за Августином делил всемирную историю на шесть эпох, содержанием каждой из которых является процесс энтропии, деградации, а в конце эпохи торжествует видимое зло, после чего наступает чудесная эвкатастрофа - эктропия, по терминологии о. Павла Флоренского).

И от всего этого отрёкся Шиппи, исповедующий имманентизм в онтологии, плоский позитивизм в гносеологии, либертарианский плюрализм в социальной философии и прогрессизм в философии истории! Поэтому все, кому дорого имя Толкиена, имеют полное право отречься от самого Шиппи. Посмотрим, впрочем, на ещё одну его работу - статью "Толкиен и Исландия: филология зависти" (некоторые исландские тесты, цитируемые в ней, дословно повторены в трилогии о Шефе). В этой статье Шиппи пишет о том, что Толкиен завидовал романтикам, создавшим новые национальные мифологии (братья Гримм в Германии, Грюндтвиг в Дании), и захотел создать такую же "мифологию для Англии". Для этого он выбрал материал исландских саг. Но зачем это понадобилось верующему католику, вопрошает Шиппи? У меня есть свой ответ на этот вопрос (см. в конце данной работы), но Шиппи думает, что христианину не может быть никакого дела до языческих мифов. Он вспоминает историю изучению скандинавских мифов в Англии XVII - XIX вв., отмечает сочетание в них "низкого" юмора и возвышенных гимнов, а также теорию "северного мужества", столь подходящую в годы неуверенности в себе в английском обществе после Первой мировой войны. Вспоминает и то, как Толкиен сочинял тексты, заполняя пропуски в исландских сагах. Однако вывод Шиппи абсурден сам по себе. На поставленный им самим вопрос, зачем Толкиен решил создать независимую от христианства мифологию, он отвечает: потому что Толкиен хотел создать такую мифологию, и в условиях XX века она пришлась очень кстати. Конечно, такой тавтологический ответ не может считаться удовлетворительным.

Затем профессор Лидского университета Шиппи рассказывает о фирменной уловке своей alma mater: тамошние филологи в союзе с датскими коллегами считают, что английский язык близкородствен именно скандинавским, а не германским. На самом деле это, конечно, не так, но потому-то, дескать, Толкиен и создал свою "мифологию для Англии" на чисто скандинавском материале. Однако никаких подтверждений того, будто лингвист Толкиен придерживался столь тенденциозного мнения, Шиппи не приводит (а про увлечение Профессора готским материалом и вовсе забывает). Конечно, Валаров можно назвать "асами, приспособленными к христианству", а имя Тулкаса перевести как "толмач", но дальнейший ход мысли Шиппи просто оскорбителен для Толкиена. Оказывается, придуманная им цепочка древних героев (Оттор - отец Хенгеста и Хорсы, первочеловек Эск) якобы свидетельствует о родстве англичан со скандинавами. В то время как переделка Толкиеном скандинавских имён на английский лад, на мой взгляд, свидетельствует об обратном. Да и упоминание о конфликте ютов с данами выдаёт Шиппи, что называется, с головой: юты, предки жителей Кента, относились именно к западногерманской группе! Дальше тоже следует серия передёргиваний: раз имена гномов и взяты из "Прорицания вёльвы", то они якобы свидетельствуют об англо-скандинавском родстве. "При этом сюда никак не вписывается г-н Бэггинс или хоббиты как таковые, но хоббитами легко пренебречь", - с невинным видом заявляет Шиппи. С таким же успехом можно пренебречь чем угодно, лишь бы подогнать материал под заранее известный результат. В борьбе "англичанина" Беорна с "исландским" драконом Смаугом Шиппи тоже, как ни странно, видит "родство", а не принципиальный конфликт. Заключительные реплики Балина и Бильбо в "Хоббите" он также трактует не столько как противопоставление двух моделей поведения, сколько как их единство.

Толкиен с его обострённым лингвистическим чутьём настаивал на том, что не все мысли можно выразить на современном языке. Это актуально и для нас: мы должны беречь церковнославянский язык как наше великое сокровище. Хорошо, что Шиппи об этом вспоминает. Но отсюда он делает вывод, что именно древнескандинавский язык понадобился Толкиену для выражения героической этики в наш век. При этом ставилась задача не противоречить христианству. Шиппи описывает зарождение идеи "перевода" языков Средьземелья на германские в 1942 г. (Общий язык - английский, с разными стилями в Гондоре и Шире, роханский - древнеанглийский, прароханский - готский, гномьи имена - древнеисландский). С другой стороны, Шиппи напоминает, что после Первой мировой в литературе преобладали пошлые антивоенные насмешки, и Толкиену было нелегко воспеть героизм, пока не начался патриотический подъём во Второй мировой. Мир Толкиена полон печали без надежды и осознания временности любой победы; но герои этого мира - уже не язычники, они почти христиане и лишь ждут прихода Спасителя. По мнению Шиппи, такие настроения были легко воспринимаемы в Англии 1940-х годов - уже не церковной, но ещё не вполне материалистической. Толкиен, дескать, противопоставил образы добродетельных язычников мифологии Третьего рейха и потому обрёл успех. Не думаю, что литературный успех Толкиена можно свести к данному частному моменту. У его всемирной популярности есть более глубокие корни, и лежат они в тоске современного общества по нормальной мифологии (см. ниже).

Несмотря на приличное окончание статьи Шиппи, в её основу положена настолько возмутительная мысль, что русский переводчик Ю.Канчуков не выдержал и написал отповедь Шиппи. Он напомнил, что Толкиен никогда не испытывал злобы и ненависти к другим народам за то, что у них, мол, есть своя мифология, а у англичан её нет. Канчуков ловит Шиппи за руку, когда тот выдернул из одной цитаты несколько слов, в результате чего получился совершенно иной смысл, выгодный для Шиппи (будто Толкиен презирал кельтов). Да и сама цитата была из "Хижины потерянной игры", а Толкиен говорил там не от своего имени... Затем Канчуков демонстрирует, как слово "патриот" применительно к Толкиену Шиппи последовательно заменяет негативно окрашенным "националист". И наконец, вопрос ставится ребром: для чего было нужно Толкиену прибегать ко лжи (к "уловке Лидского университета")? Канчуков отвечает: Профессор сам сотворил свою мифологию по собственным правилам, он не был в рабстве у исландского материала и ни к каким уловкам и увёрткам не прибегал. Разоблачать оказалось некого и не за что. Для чего же Шиппи понадобилось клеветать на своего учителя путём написания столь провокационной статьи? Из желания прославиться сенсацией? Или же?.. У Канчукова стоит многоточие, но подразумевается: из зависти к Толкиену...

К сожалению, проблемы современного толкиеноведения не исчерпываются критикой Профессора со стороны гуманистических сатанистов и примкнувших к ним по неведению обывателей. В свете борьбы подлинно христианского традиционализма с языческим, пантеистическим традиционализмом (деградировавшим от уровня великих Шпенглера, Юнгера и Эволы к нынешним "новым правым") в русской православной Церкви нарастает смущение умов. А если сюда добавить и проблему Толкиена, то получится весьма пёстрая картина. Итак, перейдём к рассмотрению проблем сначала англоязычного, а затем отечественного толкиеноведения последних лет.

5. Так ли высок уровень англоязычного толкиеноведения, как об этом думают? (Внимание! Публикация нового источника!)

База журналов JSTOR - это неисчерпаемый ресурс научных журналов любого профиля за последние сто лет (в основном англоязычных). Её объём составляет 14 миллиардов слов. Фамилия Толкиен упоминается в 291 статье с 1939 по 2006 гг. Однако элементарное ознакомление с данной выборкой позволяет сделать вывод, что почти всегда речь идёт о случайном упоминании Дж.Р.Р. Толкиена (реже его сына Кристофера). И даже среди статей, специально затрагивающихся вопросы толкиенистики, много сугубо филологических. На Профессора ссылаются в серьёзных исследованиях по Чосеру, по средневековой литературе (особенно это касается "Сэра Гавейна и Зелёного Рыцаря"), по древнеанглийскому менталитету, по истории литературы в XX веке. В рассматриваемом списке есть даже статьи о Уэльсе в XX веке, о возникновении русской постсоветской фантастике (вплоть до влияния Толкиена на "Волкодава", вот позор-то!), о проблемах экологии... Филологи и историки также часто ссылаются на "Сагу о Хейдрике Мудром", изданную Кристофером Толкиеном ещё в 1960-е годы.

Есть и совершенно абсурдные моменты: в "Slavic Review" в 2005 г. появилась даже статья русскоязычного автора о гоблиновской озвучке "Властелина Колец". А в одной статье, посвящённой итальянским неофашистам, утверждается, что их вдохновляют на теракты три вещи: самурайский кодекс бусидо, исламская идея джихада и книги Толкиена! Сам факт, что такой бред попал в научный американский журнал, свидетельствует о крайней малораспространённости академического толкиеноведения.

Один английский математик справедливо обратил внимание на рассказ Гэндальфа о падении в бездны Мории в своей работе, посвящённой физическим и математическим аспектам падения вглубь планеты. Вопрос этот действительно серьёзный. Мысль о соотношении слов Гэндальфа с данными теории относительности приходил мне в голову уже несколько лет назад. Можно вспомнить о том, что схожий сюжет присутствует и в толкиеновской сказке "Роверандом". Ещё раньше подобную проблему поднимал Кэрролл в "Алисе в стране чудес". А учитывая тесную взаимосвязь традиционалистской философии XX века с переворотом в физике (назову хотя бы "Мнимости в геометрии" П.А. Флоренского, где анализируется прохождение сквозь Землю в "Божественной комедии" Данте; а ведь в 1920-е годы в Москве был целый кружок математиков-философов православно-мистического направления), интерес Толкиена к этой теме не может быть случайным (даже если он был эпизодическим). К сожалению, ничего по существу дела в названной статье английского математика не содержится: слова тонут в море формул и рисунков.

Подавляющее большинство работ из названного списка - это рецензии размером не более страницы на другие книги. Иногда это стоящие книги: например, в одной из рецензий речь идёт об этике в произведениях Толкиена, причём особо выделяются антиномии "справедливость - жалость" и "храбрость - мученичество". Три рецензии и одну статью я хотел бы выделить особо - как важные примеры историографии Толкиена на Западе в филологическом и философском ключе.

Отзыв Ховарда Р. Патча (1939) на знаменитый труд Толкиена "Беовульф: чудовища и критики" (1936). Патч приветствует критицизм Толкиена по отношению к медиевистам, отрицавшим органичность сюжета "Беовульфа" (как известно, в данном труде Профессор отстаивал глубокую продуманность и неслучайность фабулы поэмы, вскрыл мировоззренческое значение образов Гренделя и дракона). Сравнивая высказывания Толкиена и медиевалиста конца XIX века Лоуренса, рецензент видит возможность для уточнения, как менялся образ дракона при переходе от язычества к христианству. А от себя я добавлю: смотрите выше мой отзыв о фильме "Беовульф". Проблема-то за семьдесят лет никуда не делась.

Рецензия А.Р. Хейзермана (Чикаго, 1969) на второе издание "Сэра Гавейна и Зелёного Рыцаря" (1967) пол редакцией Толкиена и Э.В. Гордона (первое издание - 1925). Смысл рецензии состоит в том, что напрасно издатель Н.Дэвис значительно урезали научный аппарат книги по сравнению с первым изданием, тем более что "Сэр Гавейн" стал популярен в широких кругах. Хейзерман обвиняет Дэвиса в непонимании тонкостей поэмы, доступных Толкиену - например, что касается пентаграммы и Девы Марии. (Тех, кто не в курсе дела, отсылаю к русскому переводу данной книги в Интернете.) Более того, Дэвис отклонил 4 поправки Толкиена - Гордона к чтению "Сэра Гавейна", внеся 22 другие поправки. Хейзерман критикует эти новоявленные поправки за безграмотность. Также он уличает Дэвиса в нечестных приёмах при цитировании своих оппонентов (полное или частичное умалчивание об иных точках зрения, например, Барроу и Сэвиджа). В итоге Дэвис за счёт неправильного перевода или ложного толкования сводит смысл поэмы к нулю, отрицая саму суть её любовной интриги. Таким образом, перед нами образчик нелюбви многих "профессиональных" филологов (вплоть до ренегата Шиппи) к Толкиену - наподобие той нелюбви, какой бесконечно ограниченные лингвисты - сторонники полигенеза удостаивают на протяжении трёх десятков лет "старостинскую" школу моногенеза в языкознании.

В 1979 г. в журнале "Speculum" ("Зеркало") вышла большая статья Джорджа Кларка (Канада), посвящённая критике Толкиена на его собственном профессиональном поле. А именно, речь идёт о поэме "Битва на Мэлдоне" и её оценке, данной Профессором в "Возвращении Бюрхтнота" и эссе "Ofermod". Уже из названия статьи "Герой битвы при Мэлдоне: муж благочестивый и решительный (лат.)" ясно, что Дж.Кларк занимается апологией Бюрхтнота, обвинённого Толкиеном в нордическом безумстве и сатанинской гордыне (ofermod). Если Профессор считал, что мораль поэмы состоит в осуждении безрассудности Бюрхтнота (строки 89 - 90), а строки 312 - 313 трактовал как апологию "северного мужества", то Кларк увидел в последних строках, напротив, возвышение главного героя. И это притом, что филологи 50-х - 70-х годов следовали именно за Толкиеном. Кларк нападает на всех них вместе и по отдельности, доказывая, что у Бюрхтнота не было возможности не сражаться на своём берегу реки. Причиной поражения англичан, по Кларку, явилось бегство многих воинов Бюрхтнота перед битвой. Тех филологов, которые само это бегство обусловливают проигрышной позицией англичан, автор статьи зло высмеивает. Оспаривает он и мнения тех, кто пишет о пятикратном превосходстве викингов в живой силе, обвиняя их в некритичном отношении к источнику и слепом следовании за Толкиеном. Объявляя сведения хроник ошибочными, Кларк доказывает, что силы англичан и викингов при Мэлдоне в 991 г. были равны.

Большое внимание Кларк уделяет "доброй памяти" о Бюрхтноте, которая якобы осталась в истории. Если Толкиен предполагал, что автор "Битвы при Мэлдоне" сознательно сравнивал старые и новые ценности, а филологи 50-х - 70-х годов усмотрели в поэме вечное проклятие Бюрхтноту (поскольку он погиб, так и не раскаявшись в смертном грехе ofermod), то Кларк ссылается на монастырские хроники, в которых говорится о праведности и благочестивости Бюрхтнота (заметим, что только что он эти хроники критиковал). Далее автор статьи пытается доказать, что филологи неправильно переводили элементарные слова. По его мнению, вместо "викинги обманули Бюрхтнота, и он позволил им перейти реку" следует понимать "Бюрхтнот не позволил себя обмануть и считал позицию на своём берегу выигрышной, но в итоге всё равно проиграл". Кларк проявляет недюжинную изворотливость, доказывая, что осуждение английского вождя автором поэмы - не настоящее, а просто фигура речи, знак скорби по погибшим в битве. Он идёт ещё дальше, утверждая, что позиция на английском берегу реки была выгодна именно англичанам. Но зачем тогда викинги умоляли дать им возможность занять эту позицию? Они что, были совсем ofermod? И почему в начале статьи Кларк пишет, что бегство из войска Бюрхтнота было вызвано невыгодной позицией, если в середине статьи у него получается, что позиция была как раз выгодной? Значит, воинов оттолкнуло от Бюрхтнота что-то другое? Что же именно? Не его ли ofermod? В отличие от всех своих предшественников, Кларк не даёт удовлетворительного ответа на этот вопрос.

Однако он понимает, что строки 89 - 90 безусловно осуждают Бюрхтнота, и как заклинание повторяет, что он не согласен с переводом слова ofermod как "сатанинская гордость", что вся поэма в целом является как бы панегириком Бюрхтноту. Сам Кларк готов признать в неудачливом полководце почти святого. Он не верит словарям древнеанглийского языка и с маниакальной настойчивостью заявляет вновь и вновь, что, раз перевод ofermod как "гордыни" его не удовлетворяет, то, значит, были и другие значения этого слова, неизвестные из других источников, помимо "Битвы при Мэлдоне". Поэтому Кларк с чистой совестью предлагает приписать данному слову новое значение - "гордость" в положительном смысле. Поскольку на протяжении полувека после битвы при Мэлдоне дань, выплачиваемая викингам, постоянно возрастала, то безрассудство и гордость были более уместны, чем осторожность, не совсем логично полагает Кларк. Свою статью он завершает эмоциональным славословием в адрес великой поэмы, воспевшей якобы аристократическую доблесть славного героя Бюрхтнота, который вместо бегства и смерти естественным путём выбрал всё-таки битву. Так что получается, были англичане обречены на поражение в 991 году или нет? Кларк так ничего и не доказал. Это не значит, что Толкиен всегда прав и что статья Кларка ничего не стоит. Вполне может быть, что автор "Битвы на Мэлдоне" не был столь категоричен, как Толкиен и другие филологи тысячелетие спустя. Но пусть читатель сам судит о том, с каким усилием и ловкостью канадский исследователь пытался оправдать Бюрхтнота, и чего ему это в итоге стоило.

Из рассмотренных мною материалов базы JSTOR моё внимание привлекла ещё одна рецензия с упоминанием Толкиена. Точнее, это отзыв некоей М.Ф. Слэттери-старшей на две книги ("Журнал эстетической и искусствоведческой критики", 1972). Приведу этот текст полностью (по-русски публикуется, естественно, впервые).

"Parain B. A Metaphysics of Language. 1971. 112 pp. Перевод Мэри Мэйер краткого эссе "Малая метафизика слова" (франц.) с добавлением двух лекций о языке, имманентности и Пармениде. Некоторые понятия скорее предположительны, чем информативны: "Только смерть сдаёт нас истинному одиночеству и, потому, истинной свободе".

Reiley R.J. Romantic Religion: A Study of Barfield, Lewis, Williams and Tolkien. 1971. 249 pp. Упоминание этих четырёх лиц ассоциируется с Оксфордом. Они были связаны дружбой, интересовались религией и романтизмом, и известны как "оксфордские христиане". Каждый из них отличается от другого, каждый - особая личность. Объединяет их то, что они создавали оккультные и романтические произведения, значение которых в некотором смысле религиозно; они не отделяли романтизм от религии. Каждому посвящена отдельная глава, и очерки автора, обильно документированные, будут особенно интересны, как я думаю, читателям литературы, формально внеконфессиональным, но поглощённых поисками конечной реальности.

По-разному и в разной степени проявляются их особенности: в интенсивности, длительности, радости, религиозном опыте, таинственном (occult), в представлении о Боге как космическом разуме, развитии человеческого сознания и интересе к маловероятному. Многие читатели полагают, что "религия" должна входить в сферу "эстетики"; но можно также сказать, что слово "христианин" [применительно к названной оксфордской "четвёрке"] скорее относится к их исторической эпохе, чем к характеру их религии. Интерес и серьёзность книге придаёт искренний человеческий опыт, побуждавший этих четырёх людей продолжать свои поиски.

Заключительная глава - не соответствующий [содержанию] итог. Тогда как предыдущие четыре главы по существу исторические по форме, заключение растянуто введением в него слабого теоретического комментария по значительному числу обширных вопросов. В завершение предполагается, что литература - служанка религии и философии".

Из данной рецензии можно сделать вывод, что М.Ф. Слэттери действительно интересовалась подобной проблематикой. Книга Р.Дж. Рейли действительно, по-видимому, заслуживает внимания, несмотря на указанные изъяны. Конечно, можно поспорить насчёт совместимости романтизма и христианства (споры об этом шли со времён Гоголя вплоть до настоящего времени; как пример радикального решения вопроса см. "Пути русского богословия" Г.В. Флоровского). Следует чётче отметить то, что Толкиен, в отличие от Льюиса и Уильямса, никакими "поисками конечной реальности" не занимался. С раннего детства и до самой смерти он стоял на почве ортодоксального христианства и был верен католической Церкви. Это надо отметить специально. А литература - действительно служанка того или иного мировоззрения, даже когда писатели сами это отрицают. Так что труд Рэйли не помешало бы издать на русском языке. Особый колорит, конечно, ему придаст то обстоятельство, что в момент его написания (1971) Толкиен и Барфилд были ещё живы. А это значит, что источниковая база у Рэйли была заведомо ограничена (даже "Сильмариллион" ещё не увидел свет!), зато интерес к проблеме был. Вместе с тем речь может идти и о переводе на русский других трудов западных толкиеноведов (см. в следующей рецензии: Флигер, Харви, Хэлмс, Майзел...).

Но здесь я хотел бы со всей откровенностью заявить, что качественно уровень англоязычного и русскоязычного толкиеноведения не различается. Количественно - да, на Западе больше фундаментальных исследований по философии языка и мифа у Толкиена. Но, во-первых, их авторы не могут сказать ничего, что превзошло бы по глубине русскую философию и богословие XX века. Яркое тому свидетельство - изданная на русском языке книга С.Колдекота "Тайное пламя: духовные взгляды Толкиена". Насколько я могу судить из отзывов читателей, речь в ней идёт о хорошо известных вещах: об истории создания произведений Профессора, о богословии "Атрабет", о Неугасимом Пламени как Святом Духе и т.д. Так что, при всей значимости и необходимости перевода классики западного толкиеноведения, не следует сетовать на нашу отсталость. Она чисто количественная. А по существу вряд ли Шиппи, Колдекот или Рейли могут сказать что-то принципиально отличное от того, что русские читатели могут уже сейчас прочитать в работах Каменкович, команды "Эстель", Павла Фёдорова, Павла Парфентьева или моих.

Но, возразят мне, а как же новые источники по Толкиену? Я отвечу: переворот в толкиеноведении может произвести только публикация новых писем Профессора (не вошедших в карпентеровское издание) и его дневников. Но за последние треть века не было опубликовано ничего, кроме нескольких писем времён редактирования "Властелина Колец". Дневники, которыми пользовался Карпентер, как и многие письма, надолго спрятаны от глаз исследователей Кристофером и его наследниками, если не навсегда утеряны или уничтожены. Причины здесь могут быть, конечно, только политические. Если прямые и яркие свидетельства о "реакционных" взглядах Толкиена в течение всей жизни увидят свет, то это нанесёт непоправимый ущерб всей западной индустрии толкиенистской масс-культуры. Поэтому они сделают всё, чтобы эти заветные источники никогда не стали достоянием общественности.

На этом мы закончим с англоязычным толкиеноведением и посмотрим, поставлен ли в России вопрос о Толкиене не как писателе, а как мыслителе и философе.

6. Из достижений отечественного толкиеноведения начала XXI века. Может ли писатель быть философом?

Для начала обратимся к достижениям русскоязычных филологов-толкиеноведов последних лет. Заслуживает упоминания работа маститого литературного критика С.Курия "Апология Толкиена" в киевском журнале "Твоё время" (2004). Курий широко известен, и любителям литературы представлять его не надо. Рассматриваемая работа отличается высоким профессионализмом, наличием множества текстологических примечаний и отсутствием всякой тенденциозности. Автор берёт на себя задачу защиты Толкиена от обвинений в дилетантизме и случайности его успеха, а также высказывает желание очистить его имя не только от нападок врагов, но и от скверны, привнесённой ролевиками-толкиенистами. Начинает Курий с разговора о стиле, жанре и истории создания произведений Профессора. Любопытно замечание о том, что Толкиен не был пиарщиком и не желал "раскручивать" свои книги с крайне архаичным языков для современного массового читателя. Великолепна критика низкопробных авторов "фэнтези": Курий настаивает, что Толкиен и Уайт - это не фэнтези, а даже наиболее известные фэнтезийщики выглядят на их фоне как килька рядом с китом. "Фантазёры" от литературы забавляются пустой игрой воображения и не отвечают за свои слова ни перед кем, в то время как мир Толкиена реалистичен и продуман до мелочей. Разница между Профессором, с одной стороны, и Муркоком, Говардом и Желязны, с другой - качественная и принципиальная. Наконец, Курий показывает, как из лингвистики выросла толкиеновская мифология.

Значительное внимание Курий уделяет русским переводам "Хоббита", ВК и "Сильмариллиона". Никакой истерии, спокойные и строгие оценки. Переходя к обоснованию чёткого разделения добра и зла у Толкиена, Курий вслед за Честертоном противопоставляет здоровый жанр мифа / "волшебной сказки" грязному копанию модернистской литературы XX века. А добро и зло в ВК как раз слишком тесно переплетены и борются в душе отдельных персонажей. Особое внимание Курий уделяет, конечно, Кольцу. Отвергает он и любые политические толкования ВК ("холодная война", либеральные обвинения в угнетении орков и женщин). Курий хвалит Толкиена за ненавязчивую религиозность (без излишней аллегоризации, как это было у Льюиса; тут, впрочем, можно и поспорить): весь мир ВК держится на Надежде и Милосердии. Рассматриваются положительная и отрицательная сторона "северного мужества" (Эомер и Дэнетор, к примеру). Применительно к сотворению мира в "Сильмариллионе" отвергается нелепое обвинение в гностицизме. Анализируется значение эльфов и людей как рас, понятие эвкатастрофы и смысл смерти в книгах Толкиена. Касательно вопроса о реальности "вторичного мира", sub-creation, Курий избегает скоропалительных выводов. Всё, что придумано человеком, в какой-то степени реально, ибо отображает внутренне присущие ему черты. А сам механизм литературного творчества навсегда останется окутан тайной. Наконец, Курий отвергает обвинения Толкиена в эскапизме.

В заключение Курий заводит речь о толкиенистах. Из всех "шести стадий" его более всего интересует пятая: "Профессор был неправ". Он проклинает постмодернистские попытки реабилитации зла и греха. Курий подробно говорит о Нике Перумове. Но если он всего лишь "змей-искуситель", то Н.Васильева, автор ЧКА - "антихрист" толкиенистского сообщества. Правда, если у меня ЧКА вызвала отвращение и ненависть, то у Курий лишь посмеялся от души над её глупостью и нелепостью. Правда, и он более чем серьёзно относится к попыткам авторов ЧКА придать сходство их Мелкору-Прометею с Искупителем Христом. "Сектантский бред" и "Алло? 03!" - таков вывод Курия касательно Н.Васильевой. О Еськове он вообще предпочитает молчать. Зато рассказывает десяток "бородатых" толкиенистских анекдотов.

Наконец, Курий переходит к экранизации Толкиена. Начинает со скандально известной попытки Циммермана в 1957 г. Фильму Джексона тоже досталось: по мнению Курия, это боевик с глубокомысленной физиономией. Достаётся от Курия всем персонажам, и Арвен в особенности (тут не поспоришь, хотя в целом я к фильму отношусь гораздо лояльнее, см. раздел 1 настоящей работы). Большие претензии высказаны к ритму фильма (слишком много ужасов подряд притупляют внимание, битвы слишком растянуты, да и сам Толкиен в 1957 г. советовал Циммерману не акцентировать внимание на битве в Хельмовой пади). В чём с Курием можно согласиться, так это в том, что для читавших книгу просмотр фильма не опасен, а вот новичков он может и соблазнить. В целом работа Курия очень ценна и заслуживает всяческих похвал (за критику Перумова и ЧКА вообще низкий поклон). Широта кругозора автора обусловливает её энциклопедичность. Ход мысли автора идёт от биографии Толкиена и проблем жанра и стиля к богословским сюжетам и затем к толкиенистам, "фанфикам" и фильму. Такова же примерно и структура моей книги. Это говорит лишь о том, что рассмотрение творчества Профессора по указанному плану наиболее логично и естественно. Но оставим Курия и перейдём к сугубо академическому толкиеноведению. Поставим, наконец, предельно чётко вопрос о Толкиене как философе.

Всемирная энциклопедия: Философия XX век / Гл. науч. ред. и сост. А.А. Грицанов. - М. - Мн., 2002. Нас интересуют две статьи из данного словаря (в целом очень хорошего) - о Толкиене и Льюисе. Важен сам факт появления этих статей в философском словаре (в нём есть и статьи о других писателях, от Генриха Манна до Курта Воннегута и Василя Быкова). Давно пора признать, что многие писатели, авторы художественных произведений, не в меньшей мере являются философами, чем создатели стройных логических систем. Достоевский и Толстой получили права "прописки" в трудах по истории философии почти сразу, Пушкин, Гоголь и Чехов - позже и с большим трудом. Для Англии позволительно было говорить о философии Шекспира, Мильтона и Беньяна, но никак не "Беовульфа", Чосера, Свифта или Честертона. Последнего, кстати, в философском словаре до сих пор нет. Но два великих "Инклинга" заслужили такую честь. Отрадно, весьма отрадно.

Итак, статья М.А. Можейко о Льюисе (с. 433 - 435). Вот её содержание вкратце: Льюис до 30-х гг. изучал семиотику культуры, затем стал христианским моралистом и апологетом. Оба периода творчества объединяет тема любви: до обращения он трактовал её аллегорически (а значит, схематично - вспомним противопоставление рациональной схемы и логического символа у Шеллинга и в русской религиозной философии), после - как живой опыт. Льюис понял, что вне христианства нет морали. Он писал о социальном, эстетическом и психологическом значении любви, описал "добро и зло как ключ к пониманию Вселенной". Льюис (вслед за Честертоном, добавлю я) воззвал к реанимации простых нравственных ценностей, ошельмованных в XX веке как "устаревшие" и традиционные. Теодицея Льюиса вполне ортодоксальна: причина греха - свобода воли, которая дарована человеку Богом как "единственная онтологическая возможность добра как такового". М.А. Можейко призывает сравнить Льюиса с В.Н. Лосским, но ведь Лосский-младший ничего не писал от себя, он систематизировал святоотеческое учение! Получается, что в данном вопросе Льюис вполне православен. Зло, по Льюису, есть страдание; но грешник, желая избавиться от своих страданий, не всегда желает прийти к добру. Потому двери ада заперты только изнутри (опять чисто православная мысль, подтверждаемая и Флоренским, см. комментарий Каменкович к "Властелину Колец").

Льюис напоминает христианский парадокс: избрание видимой, земной свободы, либертарное раскрепощение индивида убивает свободную личность; напротив, самоотречение в Церкви делает человека подлинно свободным (вообще говоря, Льюис очень хорошо писал о диалектике свободы и предопределения и в трактатах, и в лирических отступлениях в тексте художественных произведений). Льюис видит борьбу добра и зла в бытовых мелочах (М.А. Можейко указывает на "Письма Баламута"); в соответствии с православной традицией, он не делит грехи на большие и малые. (Ср. книгу католика П.Парфентьева о Толкиене, где автор кощунственно делит добродетели на большие и малые в соответствии со схоластическими схемами!) Льюис (опять же, вслед за Честертоном) призывает делать добро ближнему здесь и сейчас, ибо добро всегда предельно конкретно, а не гегельянски-абстрактно. В трактате "Любовь" Льюис выделяет несколько её видов: нужда, дар, оценка. Я бы привёл для сравнения классификацию любви у Флоренского: ревностная любовь Бога-Отца (=нужда), жертвенная и кроткая любовь Бога-Сына (=дар), восторженная любовь Св.Духа (=оценка). Впрочем, эта классификация ещё нуждается в богословской оценке.

Таким образом, статья М.А. Можейко написана в весьма благоприятных тонах. Однако она не затрагивает проблем бытия и небытия ("Расторжение брака"), богословских вопросов о грехопадении и искуплении ("Космическая трилогия", "Хроники Нарнии"), апофатичности Бога ("Пока мы лиц не обрели"). Похоже, наши философы просто не решаются пока цитировать художественные произведения в качестве философских текстов (за исключением уже упоминавшихся Достоевского и Толстого) - а жаль. Расширение поля истории философии за счёт писателей должно произойти.

Перейдём к статье А.И. Екадумова о Толкиене (написание: Толкин), с.778 - 780. Автор отмечает бережное использование Профессором фольклорно-мифологического наследия, синтез древней и современной литературы. Очень радует, что Екадумов на этом основании отвергает причастность Толкиена к жанру фэнтези. Детальная проработка sub-creation, опора на дохристианское и христианское средневековье, сочетание проблем экзистенциальной философии с мифопоэтическим мировоззрением - таковы, по мнению автора, черты жанра "фэери", который "представляет собой адаптацию мифологического типа восприятия к менталитету современного техногенного общества". Неплохо, вот только Екадумов не уточняет, а кто ещё писал в жанре "фэери"? Сдаётся, что даже Льюис не может претендовать на это, поскольку тут же написано, что особенность жанра заключается в возможности сакрального восприятия текстов Толкиена и "жизни в мифе" (что мы и видим в извращённых формах у ролевиков).

Заявление А.И. Екадумова о том, что Толкиен сочетал христианский гуманизм с языческим гилозоизмом, несколько ошарашивает. С терминами надо быть поосторожнее! Толкиен - не Джордано Бруно всё-таки, пантеистическим гилозоизмом у него и не пахнет. Ну ладно, пойдём дальше. В статье говорится о синтезе мифологии, эпоса и современных литературных жанров. Автор подчеркивает, что "Сильмариллион" внутренне непротиворечив и легко воспринимается современными людьми, живущими в техногенном обществе. Почему это так - не объяснено и не доказано; говорится только, что картина развития мира Первой и Второй эпох у Толкиена не противоречит расхожей научной картине мира. Но как же так, если Солнце и Луна появляются слишком поздно, Земля плоская, а гибель Атлантиды в научную картину мира и вовсе не входит?

Далее речь заходит о разделении зримого мира людей и невидимого мира эльфов и Айнуров, но, простите, о какой невидимости может идти речь? Эльфы не менее телесны, чем люди, и даже теснее связаны с Ардой, а Валинор - вполне материальный остров, пусть и почти недоступный для людей. Затем Екадумов возвращается к теме Атлантиды и выдаёт такой перл: "Отсыл сказания о Нуменоре к памятникам средиземноморской цивилизации намечается лингвистическими средствами", а именно за счёт ассоциаций квенийских корней с греческими. Ничего себе! В квенья насилу пять слов имеют греческое происхождение, социально значимо из них только "фаласса". Правда, есть ещё созвучия, умышленные (Аталантэ - "павшая") или случайные и ошибочные (Саурон - "завр", ящер), но о привязке Нуменора к средиземноморской цивилизации говорить как-то не приходится.

В музыке Айнуров А.И. Екадумов видит влияние не только пифагорейского учения о гармонии сфер (что вполне вероятно), но и древнекитайский миф о творении Поднебесной из музыки. Это уже слишком: Толкиен никогда не интересовался Китаем и совпадение это случайное, просто один и тот же мифологический мотив присутствует там и здесь. Бунт Мелкора, по мнению Екадумова, можно описать и с точки зрения ортодоксального христианства, и с манихейско-альбигойской позиции, и в контексте современной синэргетики. Жаль только, что автор ни разу в статье не упоминает, что Толкиен был правоверным католиком и имел вполне определённые взгляды по поводу истолкования того же бунта Мелкора.

И вновь автор статьи возвращается к теме "жизни в мифе" (он вообще не раз перескакивает с одной темы на другую). Он утверждает, что жить в мире Эдды или кельтских преданий невозможно (почему? ролевики на всё согласны!), а вот в мире "Сильмариллиона" - можно. Пример - надпись на могиле Толкиена и его жены. Но ведь для самого Профессора "жизнь в мифе" имела совсем иное значение, чем для современных "толкиенистов", не так ли? Автору следовало бы указать на это.

Учение Толкиена о sub-creation, высказанное в эссе "О волшебных сказках" и "Листе кисти Ниггля", по мнению Екадумова, допускает различные интерпретации: вопрос об онтологическом статусе "вторичного творения" остаётся открытым. Я бы сказал точнее: он остаётся формально открытым, но Толкиен высказывает вполне конкретные надежды на этот счёт и подталкивает к вполне определённому выводу. А то у Екадумова получается, будто Профессор следовал принципу Витгенштейна "О чём нельзя говорить, о том надлежит молчать". Толкиен как христианин и традиционалист, разумеется, не мог следовать этому позитивистскому тезису: он всегда говорил о том, о чём другие молчали.

Екадумов отмечает также, что способность к жизни в мифе и реальная жизнь серых будней у Толкиена не исключают друг друга. Но как можно здесь увидеть параллелизм двух мировых древ, то есть Древ Валинора, для меня загадка. А почему мифы Толкиена не перерастают в "большую наррацию", вовсе невозможно понять. По-моему, совсем наоборот. Какая-то извращённая логика.

Наконец, назвав "Властелина Колец" притчей о власти, автор переходит к историографии. Он перечисляет справочники по Средьземелью, устаревший лингвистический труд Д.Аллена, называет ценные работы о языке, символах, мифах у Толкиена (В.Флигер, Д.Харви, Р.Хэлмс, С.Майзел, Дж.Ницше, Р.Ноель). В заключение Екадумов констатирует связь субкультуры "толкиенистов" с левыми и "зелёными" движениями, а также подчёркивает значение ролевых игр в альтернативном способе социализации подрастающего поколения (хороша социализация, ничего не скажешь - придите на игрища и убедитесь). В общем, получилась своеобразная каша. Но я далёк от мысли винить А.И. Екадумова. Первый блин всегда комом. Но это всё равно блин. Значит, можно надеяться, что в будущих философских словарях появятся более качественные статьи о Толкиене, а труды названных выше англоязычных философов и культурологов будут переведены на русский язык. И тогда отечественное толкиеноведение скажет своё веское слово. Оно уже начало его говорить - как минимум, к 2005 году.

Как представитель Нижегородского государственного университета имени Н.И. Лобачевского, я не могу пройти мимо работ моей коллеги с филфака О.С. Потаповой. Я незнаком с ней, но её статьи (2002-2004) и кандидатская диссертация (2005) заслуживают внимания. В статьях автор писала о связи языка и мифологии у Толкиена, ссылаясь на лосевскую школу. Без языка нет мифа, уверена Потапова. Она отвергает рационалистические "теории" М.Мюллера и Э.Кассирера, зато находит сходство во взглядах Толкиена и А.А. Потебни. Любопытен такой механизм мифотворчества, как отделение прилагательных от существительных. Создание нового слова либо отнесение старого слова к новому предмету (читай: переименование) есть творение мифа как "в словах данной чудесной личностной истории". Здесь с Лосевым солидарны и Потебня, и Кассирер. Очень важен вопрос о связи между смыслом слова вообще и его звуковой оболочкой. На одной стороне - позитивисты и имяборцы (Соссюр, Якобсон). На другой - имяславцы, исповедующие диалектическую взаимосвязь и неразрывность формы и содержания слова (М.М. Маковский, И.Г. Франк-Каменецкий, Флоренский, Лосев, Толкиен). Особое значение здесь имеет учение Потебни о трёхчленной форме поэтических пра-слов (значение, внутренняя поэтическая форма, внешняя понятийная форма), опошленной в наш век до двучленки "значение - звук". "Процесс воссоздания мифологической образности в словах искусственно созданного языка можно обозначить термином лингвопоэтика (или персональная лингвопоэтика, как называл её сам Толкиен)", - пишет Потапова. Действительно новое удачное слово просто так не выдумаешь; нужно некое озарение. Автор приводит примеры эльфийских слов с индоевропейской этимологией: el, amon, val, ven, mor, fea. Потапова констатирует наличие в мире Толкиена 19 языков; квенья и синдарин она рассматривает подробно, другие - вскользь. Казалось бы, что в этом особенного? Вот Х.Фавскангер сколько всего понаписал, а сколько учебников уже появилось на русском! Но не надо забывать, что в России это первый опыт в сфере эльфистики, выполненный филологом-профессионалом в академическом журнале. Недооценить этот факт просто невозможно. А ведь Потапову интересует не только лингвистика, но и мифология. Она писала о мотивах проклятого сокровища, клятвы, откушенной руки и змееборства в "Сильмариллионе".

Обратимся теперь к кандидатской диссертации Потаповой "Мифотворчество Дж.Р.Р. Толкиена: "Сильмариллион" в контексте современной теории мифа" (2005). Это как раз то, чего я с таким нетерпением ожидал от российского толкиеноведения. Жанр "Сильмариллиона" Потапова определяет как авторский литературный эпос сродни "Беовульфу". "Сильмариллион" - одновременно произведение литературное и мифологическое. В нашу эпоху, считает Потапова, миф был вытеснен в сферу эстетики, но после Толкиена он вновь стал играть большую социальную роль (в т.ч. компенсаторную и воспитательную). Автор ссылается на работу Т.А. Шарыпиной, посвященную новой мифологизации искусства в XIX - XX вв. (взять хотя бы Вагнера). Актуальность своей диссертации Потапова справедливо усматривает в необходимости прояснения отношений между мифологией и литературой. Задачи работы - раскрыть своеобразие "Сильмариллиона" в мировой мифологии и в литературе новейшего времени, выявить связь языка и мифа у Толкиена. Главными авторитетами для Потаповой являются А.Ф. Лосев, А.А. Тахо-Годи, А.А. Потебня и Е.Е. Мелетинский. Потапова декларирует свою приверженность формуле Лосева: "Миф есть развёрнутое магическое имя". Тем самым полдела уже сделано: ведь не приняв эту формулу, вообще нельзя рассуждать о мифах. Обращается Потапова и к таким авторам, как Р.Барт, М.М. Бахтин, М.Л. Гаспаров, Г.Д. Гачев, В.Гумбольдт, Э.Кассирер, Дж.Кэмпбелл, Ю.М. Лотман, М.М. Маковский, В.Я. Пропп, В.Н. Топоров, Б.А. Успенский, А.Л. Федоров, О.М. Фрейденберг, Т.А. Шарыпина, Ф.В. Шеллинг, М.Элиаде, Р.О. Якобсон.

Основные положения диссертации О.С. Потаповой я безоговорочно поддерживаю. Вот они вкратце: "Сильмариллион" - уникальное и целостное произведение; обращение Толкиена к древним мифам при построении собственной мифологии обусловлено влиянием идей "новой мифологии" XX века; творения Толкиена выросли из его "игр" с языками, особенно индоевропейскими. Первая глава диссертации (сужу по автореферату) посвящена теориям мифа XVIII - XX вв. (фигурируют десятки имён, да каких!). Сколько-нибудь серьёзная связь Толкиена с английскими мифологическими школами, стоявшими на позициях позитивизма, отвергается, зато подчёркивается внутренняя связь (не всегда прямое влияние) тех исследователей, кто связывал миф с языком (Лосев, Потебня, Кассирер, Леви-Стросс, Барт). Коллега Толкиена по Оксфорду Р.Грейвс проповедовал некий магический поэтический язык Древнего Крита эпохи матриархата, якобы сохранявшийся долгое время в Ирландии и Уэльсе, и Толкиен и Льюис были знакомы с этими оригинальными (пусть и нелепыми) взглядами.

Вторая глава посвящена рассмотрению "эльфоцентричной" мифологии "Сильмариллиона" ("Чёрную книгу Арды" Потапова во многом справедливо считает антропоцентричной). Применительно к "Айнулиндалэ" выделяются два основных мотива: 1) сначала был создан мир невидимый, а потом видимый (так в Египте, Индии, зороастризме, у Отцов Церкви); 2) Музыка как Слово (аналогии с "Калевалой", Вагнером и Ницше). В "Валаквента" внимание Потаповой приковано к 7 мужским и 7 женским Валар. Аналогии священной семёрки можно найти в любой мифологии мира. Рассматриваются также астральные мифы (сотворение солнца, луны и звёзд), все народы и расы Средьземелья. Особое внимание уделено пространственной модели мира в "Сильмариллионе" (стороны света, Воплощённые и Валар, море и земля, символика Двух Древ как центра мира). Показана неоднозначность времени у Толкиена: есть мифологическое и историческое время, разные хронологии Арды. Отдельно говорится о мотивах родового проклятья, проклятого сокровища и Атлантиды.

Наибольшее значение имеет третья глава диссертации О.С. Потаповой, посвящённая происхождению мифа из языка. Коснувшись истории создания искусственных языков с древности до наших дней, автор как бы не замечает, что все эти языки (койне, лингва франка) почти всегда были лишь техническим средством, лишённым собственной мифологии (это касается и эсперанто). Подход Толкиена был принципиально иным. Анализируя эссе "Тайный порок" и "О волшебных сказках", Потапова приходит к выводу, что Толкиен воспринимал языки не аналитически, а синтетически, интуитивно, "цельным знанием" (И.В. Киреевский). Рассматриваются теории связи древнейшего языка и мифопоэтического мышления в XIX веке. Если Гумбольдт, Потебня и Ницше выводили миф из языка, то по Толкиену они появляются практически одновременно: "Язык и мифология родственны и даже единовременны друг другу; лишь мифология придаёт языку индивидуальность и лишь язык наделяет мифологию достоверностью, причем эти личные индивидуальность и достоверность существуют в русле традиции, будь то мифопоэтическая традиция архетипов или европейская фонетическая традиция. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что язык порождает мифологию". Это цитата из "Тайного порока". Ну и кто после этого осмелиться сказать, что Толкиен не был философом?! Заканчивается третья глава рассмотрением языков Арды.

В заключении Потапова подчёркивает, что отныне невозможно рассматривать мифопоэтический и лингвопоэтический аспекты "Сильмариллиона" порознь. Особенно важен вывод о том, что Толкиен более чем кто-либо иной в XX веке преуспел в восстановлении общественных функций мифа (особенно воспитательных). От себя я бы добавил, что подобные попытки предпринимались и в России, и в окраинных странах Европы, но лишь в Англии политическая обстановка обусловила успех этого крайне сложного проекта (см. в конце настоящей работы). Таким образом, диссертация Потаповой - первый знак того, что рассмотрение мифологии Толкиена в контексте философии XX века началось. А поскольку русские философы внесли едва ли не самый крупный вклад в теорию мифа и языка, то именно в России следует ожидать наибольших успехов толкиеноведения. К сожалению, ни одной рецензии на работу Потаповой в Интернете нет. Это значит, что так называемые столичные "толкиеноведы" предпочитают бегать по лесу и махать мечами...

Конечно, пока философы в России отстают от выполнения своего предназначения - раскрытия абсолютной философии (см. в конце настоящей работы). Но и в самой Церкви всё ещё слишком много тех, кто сам не мыслит и другим не даёт. Кто в любом внешнем событии видит "от лукавого" (ересь Аполлинария!), кто готов обвинить в ереси хоть Гоголя с Достоевским, хоть Толкиена с Честертоном. В ХКТ я уже указывал на безграмотность и несостоятельность критики Профессора некоторыми богословами, считающими себя православнее самой Церкви. Но если в 90-е годы, до выхода фильма Питера Джексона, до издания на русском языке "Неоконченных сказаний", "Писем" и карпентеровской "Биографии" эти нападки были объяснимы невежеством, то после 2002 - 2004 гг. они или сошли на нет, или стали умереннее и конструктивнее (Ю.Максимов, П.Малков). Появился такой талантливый богослов-апологет, как С.Л. Худиев, прекрасно разбирающийся в Честертоне, Толкиене и Льюисе.

7. Уже неактуальное богословие. Памяти споров о Толкиене 1999 - 2005 гг. посвящается

Но вот где-то в 2003 г. священник Дмитрий Предеин из Одесской духовной семинарии (той самой, которую Кураев высмеял за страхи по поводу ИНН) выступил с лекцией "Актуальное богословие", посвященной "Властелину Колец". Эта работа где-то уже вкратце критиковалась (например, Шалдорном Кардихатом на АнК), но она заслуживает особого внимания, и я проанализирую её здесь очень подробно.

Статья о. Дмитрия оснащена научным аппаратом, а сам он демонстрирует умение разобраться в современной историографии вопроса. Коснувшись нового бума ролевого движения после выхода на экран "Братства Кольца", он констатирует разброс мнений о Толкиене в русской православной Церкви от восторженных до ненавистнических. Рассказав своим слушателям о биографии Толкиена, о. Дмитрий посетовал на то, что в его художественных произведениях не упоминается Имя Христа. Но ведь действие-то происходит в древнейшую эпоху, да и жанр не тот. Другое дело - "Атрабет", другое дело - письма Профессора.

Далее о. Дмитрий пересказывает фабулу "Властелина Колец", сводя её к "примитивному квесту" (почему примитивному? обычный квест предусматривает обретение волшебного предмета, а не его потерю). Впрочем, он тут же поправляется: Толкиен внёс оригинальную идею о том, что Кольцо обладает собственной волей. Это якобы "недобрая и оккультная" идея, потому что Саурон - демон. Да кто ж спорит? Только почему правдивое описание зла о. Дмитрий называет злом?

Лектор признаёт, что именно "Сильмариллиону" Толкиен придавал основное значение в своей жизни. Сам эпос нолдоров представляется о. Дмитрию "суспензией" из Библии, Эдды и собственных измышлений Толкиена. Мифология для Англии под пером одесского священника превращается в гностический роман, где добро и зло равноправны и борются друг с другом, а Бог вмешивается только в момент гибели Нуменора. Эти утверждения просто ошибочны, ложны. Добро и зло у Толкиена ни в коем случае не равноправны, об этом уши прожужжали все христианские толкиеноведы последних 20 лет, включая и меня. А Эру действует напрямую не только во время потопа, но и в других случаях (сотворение мира, сотворение людей, приём Эарендила у Манве - и это не считая многочисленных случаев "судьбы").

Далее о. Дмитрий восклицает: "Трудно сказать, что может дать православному христианину малоинтересное и безблагодатное чтение этой книги. Разве что возникнет недоумение по поводу догматических новаций Толкиена, таких как участие ангелов в творении мира, разделение ангельского мира на мужской и женский пол, раздельное творение "старших детей Илуватара" (эльфов) и "младших детей Илуватара" (людей) и т.д.". Ну пусть наличие благодати в "Сильмариллионе" не доказано, но почему же это малоинтересное чтение? Через несколько абзацев лектор будет доказывать, что оно как раз слишком интересное, и это-то мол и плохо... Что касается перечисленных догматических новаций, то все они относятся к sub-creation, а не к нашему миру. Правда, участие ангелов в оформлении и жизни сотворенного мира вполне допускается, смысл эльфов как персонажей произведений Толкиена хорошо известен и давно ясен (они символизируют творческую, светлую сторону людей; да и в прямом смысле - разве не мог бы Бог сотворить ещё кого-нибудь, кроме людей?). И лишь в разделении ангелов на два пола можно видеть творческую неудачу Толкиена, которая сильно вредит его богословской концепции. Впрочем, обо всём этом можно прочесть в главе 3 ХКТ.

А дальше - хоть стой, хоть падай. О. Дмитрий заявляет, что поскольку властелин Колец - это Саурон, то название книги демоническое, а эпиграф к ней (надпись на Кольце) - чёрное заклинание. Во-первых, заклинание Кольца стало эпиграфом к книге лишь в русских изданиях 90-х годов, и Толкиен тут ни при чём. Он, напротив, приводит его в тексте романа лишь один раз, да и то с осторожностью. Во-вторых, существует мнение о том, что подлинный властелин Колец - это Бог. Но о. Дмитрий предвидит возможность такой критики и с гневом обрушивается на "московских богословов-неомодернистов" А.Кураева и А.Л. Дворкина, защищающих Толкиена. Как можно вешать на этих уважаемых людей кличку неомодернистов, если они, несмотря на все свои недостатки и колебания, находятся на переднем крае борьбы с ересями, сектами и внутрицерковным либерализмом - я не понимаю.

Когда же о. Дмитрий пишет, что раз "Властелин Колец" - книга католическая, а католики все сплошь модернисты (изучать надо биографию Толкиена, его приверженность идеям св. Пия X и его критику церковного модернизма!), то католицизм - это вовсе не христианство, и книга эта не христианская. Фродо, оказывается, виновен в гордыне, так как сам вызвался нести Кольцо без поручения со стороны (надо же, мы и не знали, что самоотречение - это гордыня!). А когда Голлум откусил ему палец с Кольцом - это, по мнению о. Дмитрия, случайность и просто красивая развязка приключенческого романа: "Сила Божия в немощи не совершилась". Именно что совершилась, вопреки духовной слепоте о. Дмитрия. Читайте православных и католических толкиеноведов.

Но о. Дмитрий продолжает: главный герой (антигерой) романа - Саурон, весь сюжет держится на противостоянии тёмным силам, и именно эстетическая сторона зла привлекает многочисленных читателей. И вот уже раздаются традиционные обвинения: увлекательность без назидательности, инфантильные ролевые игры, отрыв от реальности, духовная прелесть (my precious). "Властелин Колец" становится столь же привлекателен, как само Кольцо, острит о. Дмитрий. И его упрёки, безусловно, справедливы в части критики ролевиков. Но я всегда отстаивал мнение, что Толкиен не виноват в искажённом восприятии его творчества (как не виноват и любой другой писатель). Нет в мире ни одной книги (включая Библию), которая гарантировала бы обращение человека к вере. Напротив, книги следует оценивать по другому критерию: не отвращают ли они от веры. Благодаря книгам Толкиена тысячи людей пришли к христианство. Миллионы - не пришли, но их ничем не прошибёшь. Но нет ни одного человека, которого бы идеи самого Толкиена (а не его пародистов - Некрасовой, Перумова и иже с ними) отвратили бы от христианства. И если "тёмных" ролевиков действительно притягивают образы зла у Толкиена (он и сам видел эту проблему, см. письма и рассказ "Новая тень"), то нормальные люди тянутся к свету в его книгах. Чистым всё чисто, нечистым всё нечисто.

Я очень серьёзно отношусь к этому пункту критики о. Дмитрия. Но как только мы сформулируем альтернативу: что должен был сделать Толкиен - уничтожить или спрятать свои произведения, дабы не соблазнить малых сих либо же издать их для назидания и спасения многих - как станет ясно, что публикация его книг была неизбежной и благотворной. Ибо если даже хоть один человек спасся не без влияния его творчества, то Толкиен уже оправдан, независимо от того, сколько людей погибло под влиянием ложных интерпретаций его наследия (думаю, они и без этого погибли бы).

Следующее обвинение о. Дмитрия в адрес "Властелина Колец": волшебство тут серьёзно и правдоподобно. Да, но таково оно и на самом деле. А когда одесский богослов начинает рассуждения о невозможности "доброй магии", то остаётся только воскликнуть: да почитайте комментарии Каменкович, да посмотрите на сочинения Флоренского и Сергия Булгакова, а если не верите им - проанализируйте позицию Толкиена, выраженную в его письмах. Там ясно написано, что "волшебство" эльфов и Гэндальфа - это вовсе не магия и не колдовство (пусть даже "белое"), а их прирожденная способность, которую люди не могут стяжать никогда и никакими заклинаниями. Так дословно и написано, у самого Толкиена.

Далее, о. Дмитрий ссылается на отсутствие выраженного религиозного культа в Средьземелье, взывая к авторитету Плутарха и Цицерона. Если никто из героев ВК не молится Эру, значит, они безбожники, и Эру должен разрушить этот мир - делает вывод о. Дмитрий. И опять становится ясно, что он незнаком ни с письмами Толкиена (правда, в 2003 г. они ещё не были изданы на русском), ни с комментариями Каменкович, ни даже с "Дорогой в Средьземелье" Шиппи. Там всё объяснено насчёт духа эпохи Мелхиседека и идеи "праведных язычников" без выраженной религии. Ведь все дохристианские религии, о которых говорят Плутарх и Цицерон, были языческими. И если бы персонажи ВК отправляли какие-либо обряды, то о. Дмитрий не замедлил бы обвинить Толкиена в подмене христианства суррогатом, в язычестве и т.п. Есть обряды - писатель виноват, нет обрядов - тоже писатель виноват. Такая вот логика. (Не надо, впрочем, забывать, что некоторые обряды в отношении не только Валаров, но и Эру у Толкиена есть - не только в Нуменоре, но и в Гондоре конца Третьей эпохи).

О. Дмитрий неожиданно соглашается с тем, что добро и зло у Толкиена разведены правильно и не смешиваются. Но тут же объявляет, что с этим согласился бы даже атеист Маяковский (при чём тут он?), что различение добра и зла не является присущим только христианству. В некотором смысле это так, но только в христианстве это различение верно проводится и осмысляется до конца. Получается, что о. Дмитрий опять ругает "Властелина Колец" за признанное им же самим достоинство.

Затем одесский богослов возвращается к теме гибели Голлума и откушенного пальца Фродо. Кураев и Дворкин видят в этом Божественный Промысел, но о. Дмитрий возражает им: Промысел всегда благ и направлен на добро, а тут мир спасён, Кольцо уничтожено, но Голлум погиб, не раскаявшись, а Фродо остался духовно искалеченным, и даже Саруман и Грима Червеуст не исправились. Однако с чего бы это они должны были исправиться? В том-то и дело, что они пали в большей или меньшей степени независимо от Кольца, и не раскаялись бы ни в каком случае. Фродо был изуродован, потому что слишком долго вглядывался в бездну; но он получает утешение перед смертью - поездку в благословенный Валинор. Голлум после Кирит Унгола тем более никогда бы не раскаялся. Так что с Божественным Промыслом в ВК всё в порядке, и все погибшие грешники погибли по своей вине. Интересно, неужели о. Дмитрий может зайти столь далеко, чтобы утверждать, что только хорошие и радостные для всех события являются Промыслом, а наказания и кары - не являются? Неужели он не признаёт, к примеру, ну хотя бы действия Провидения в безбожный советский период истории России?

Эльфы после уничтожения Кольца вовсе утратили силу, потому что, дескать, их "добрая" магия зависела от злой, продолжает о. Дмитрий. Но Три Кольца, выкованные Кэлебримбором, изначально не несли в себе зла. Силу они утратили не напрямую вследствие уничтожения Единого Кольца, а вследствие завершения Третьей эпохи и ухода эльфов за Море. К тому же о. Дмитрий как будто не замечает фактов оскудения благодати в мире. Надеюсь, он не скажет по этому поводу, будто зло может препятствовать Духу Святому веять, где Он хочет.

Далее одесский лектор обвиняет Толкиена в античном, языческом понимании судьбы как рока, и тут же - в том, что в духе американских блокбастеров все хорошие герои выживают, а плохие погибают. Это не так, разумеется. Достаточно назвать Боромира, Теодреда, Гаму, Теодена, Бранда и Даина и многих иных славных воинов. И тут же о. Дмитрий в третий раз за три предложения противоречит сам себе (бросает Толкиену взаимоисключающие обвинения): оказывается, Саурон не погиб окончательно и может ещё вернуться. В доказательство он ссылается на "Новую тень", но там "старое зло" вовсе не отождествляется персонально с Сауроном (а зло само по себе, естественно, постоянно возвращается, и так будет до конца мира). Более того, Профессор в письмах указывал, что Саурон больше никогда не мог восстановиться во плоти.

Наконец, о. Дмитрий анализирует "христианские параллели" в тексте "Властелине Колец". Грешную Галадриэль и бытовые лембасы, лишённые сакрального значения (впрочем, не вполне: Голлуму-то они противны!), разумеется, нельзя отождествлять с Пресвятой Девой и Св. Причастием. Сам Толкиен об этом писал предельно чётко, что он никогда не решился бы на такое кощунство, однако более высокие вещи способны отбрасывать свой свет на более низкие. В этом смысле образ Галадриэли и лембасы могут вызвать у читателя христианские ассоциации. Но ведь и сам о. Дмитрий признаёт, что речь здесь идёт не о жёсткой аллегории, а о ненавязчивых и не всегда очевидных параллелях. С подобной ненавязчивостью мы и имеем дело, см. у той же Каменкович.

То, что выход Братства Кольца из Ривенделла совпадает с Рождеством (25 декабря), а уничтожение Кольца с Благовещением (25 марта), о. Дмитрий представляет как внешнее совпадение, в лучшем случае формальную дань католической традиции, тем более что эти даты известны только из Приложений к ВК. Говорить так - значит совсем не понимать особенностей личности Толкиена, тем более в период работы над романом.

Важное замечание о. Дмитрия касается символики сторон света у Толкиена. Если в православии Восток ассоциируется с добром, а Запад со злом, то в ВК - наоборот. О. Дмитрий, к счастью, отказывается от прямолинейных политических трактовок этого факта, а лишь упрекает Толкиена в неуважении к церковному Преданию. Здесь можно привести целый ряд контраргументов: 1) Восток стал базой Саурона лишь во Вторую и Третью эпохи; в Первую эпоху Моргот восседал на Севере, что соответствует библейской традиции; 2) у католических храмов алтарь расположен на Западе, что отнюдь не делает их сатанинскими капищами; 3) Толкиен умышленно поменял местами Запад и Восток в целях своей "мифологии для Англии", но сделал это не полностью: прародины эльфов и людей находятся на крайнем Востоке Средьземелья; 4) по прибытии в Валинор Фродо видит Солнце встающим на Западе, и оказывается, что в первый раз Солнце взошло тоже на Западе; но ведь есть и христианское предание о том, что Солнце в день Воскресения Христова взошло на Западе! Таким образом, вопрос сложнее, чем мы думаем.

Закончив разбор толкиеновской мифологии, о. Дмитрий патетически восклицает: конечно, пусть лучше дети читают Толкиена, чем сатанистов и оккультистов, но ещё лучше, если они будут читать книги и смотреть фильмы подлинно христианских авторов, к которым он относит Ершова, Андерсена, Пушкина, Никиту Михалкова и Стивена Спилберга! Хоть стой, хоть падай! Пушкин и тем более Андерсен заведомо менее воцерковлены, чем Толкиен, хотя и принадлежат к христианской культуре. Про уровень "Сибирского цирюльника", рекомендованного к просмотру детям о. Дмитрием, не мне вам рассказывать. А нравственность и богословское обоснование фильмов Спилберга, надо думать, такое, что и не снилось "московским богословам-неомодернистам" Кураеву и Дворкину. Которые, к слову, при всех своих недостатках и несовершенствах нанесли реальный удар по сектам, пока "одесские богословы-неотрадиционалисты" (так, что ли?) боялись ИНН и хотели уйти в пустыню (а уж не в автокефалию ли?).

Но самое интересное в своей лекции о. Дмитрий Предеин оставил на сладкое. Как получилось так, вопрошает он, что верующий писатель-католик написал такую ересь, соблазнив якобы многих своих ближних (кого именно, интересно?!)? Ответ просто поразителен. Он состоит из двух частей. Во-первых, оказывается, что "христианские начала в сказке или мифе могут быть выражены лишь аллегорически", но Толкиен был противником аллегории. Вот так гнездо протестантизма в Одесской духовной семинарии! Никакого понятия о тесной связи аллегории с протестантским рационализмом и схематизмом XVI - XVII вв. и о философии символа в православии - философии, которой полностью придерживался Толкиен! Вторая причина мнимой "еретичности" Толкиена, согласно о. Дмитрию, заключается в том, что он не был якобы цельной личностью: личная вера отдельно, литературная деятельность отдельно. В подтверждение своих слов он ссылается на И.В. Киреевского, а также противопоставляет "раздробленному" Толкиену мнимо "цельного" Льюиса, который, оказывается, "был христианином во всём" (только кто же его обратил-то в христианство, а? забыли?). Я не буду здесь обсуждать особенности религиозности Льюиса, но нельзя пройти мимо его принципиального протестантизма - и вот опять налицо сочувствие о. Дмитрия к протестантскому мышлению, к аллегориям! Что касается Киреевского, то он тысячу раз прав: современный западный человек, а теперь и многие русские, весь раздробленный. Но это как раз не относится к Толкиену, который со своей архаичностью был на редкость цельной личностью. Надо просто внимательнее изучить его биографию, сравнить его письма и художественные произведения, и тогда вырисуется гармоничная картина его мировоззрения (см. выше, в конце раздела о Шиппи).

Наконец, о. Дмитрий высказывается ещё резче: в книгах Толкиена он видит ту же римо-католическую прелесть, которая выразилась в скандально известных житиях католических мистиков. Саму идею sub-creation с возможностью его последующего одушевления Творцом (Аулэ, Ниггль, поздние письма Толкиена) о. Дмитрий считает еретической, направленной на мир и "прелестной". Однако всё западное христианство нельзя свести к чудовищной прелести Терезы Авильской или Анжелы, а о еретичности концепции sub-creation ещё никто не говорил. Если это доказывать, то придётся углубиться в тему и написать тома на тему о значении искусства. Однако в православии нет единого мнения о роли искусства. Кто-то отрицает любую светскую культуру (ересь "острецовщины" - новое издания тертуллианизма), кто-то стремится её максимально оцерковить (ср. работу о. Василия Зеньковского о Гоголе), кто-то идёт на компромиссы, как большинство и сам о. Дмитрий. Но принципиального и окончательного решения этого вопроса наше богословие пока не дало. А раз так, то к чему эти преждевременные обвинения?

Массовая популярность ВК свидетельствует об интересе современных людей к магии и оккультизму, утверждает о. Дмитрий. Тут с ним не поспоришь. Но эта же популярность свидетельствует и о том, что больной современный человек ищет лекарства. Чаще всего не находит. Но иногда находит - в Церкви. И то же искусство, по словам Гоголя, может являться незримыми ступенями в храм (или мы ещё и Гоголя обвиним в католической прелести? это уже проходили и преодолели). В случае с Толкиеном и Льюисом это очевидно - многим, но не о. Дмитрию. Он заявляет, что, если св. Иоанн Кронштадтский не имел никакого отношения к возникновению секты своих поклонников, то Толкиен несёт ответственность за появление "толканутых", хотя размах их движения его и напугал. "Всякий творец ответственен за свое творение и ответственность тем больше, чем большее число людей проникается к нему доверием", - пишет о. Дмитрий, и здесь он прав. Толкиен тяжело переживал эту ответственность и то, что миллионы его мнимых поклонников действительно впали в прелесть. Он принял эту ответственность и понёс её бремя до конца. И не надо ёрничать по этому поводу. Если для одних ВК действительно стал наркотиком, как заключает о. Дмитрий, то для других он послужил во спасение. Не думаю, что Кураев, Дворкин или тем более покойная Мария Каменкович, от которой поистине веяло святостью, находились в состоянии прелести. И не думаю, что о. Дмитрий смог бы это доказать.

В заключение напомню, что рассматриваемая лекция была прочитана в 2003 г. С тех пор много воды утекло, появилась новая историография, сейчас таких резких выпадов против Толкиена из православной среды вроде бы и не слышно. Достигнуто молчаливое предварительное согласие о том, что Толкиен - такой же душеполезный христианский писатель, как Честертон и Льюис. Но, оглядываясь назад, мы не должны забывать историографические бои прошлых дней. Весьма показательно, что полуграмотность и поверхностная начитанность о. Дмитрия в 2003 году оказалась ничем не лучше полной безграмотности "китоврасов" образца 1999 года. Но эти времена прошли. Конечно, ещё остаются в Церкви те, кто отрицает и литературу, и философию как таковую. Все христиане и не обязаны быть философами или разбираться в литературе: Церковь для всех, она не элитарна. Но те, кто не хочет или не может философствовать, не должны мешать заниматься этим своим собратьям по Церкви. К счастью, наша иерархия в лице Святейшего Патриарха Кирилла и всей его нынешней "команды" это прекрасно понимает, как понимал это и покойный Патриарх Алексий II. Вот почему наша Церковь всегда давала отпор не только левым модернистам и экуменистам, но и правым экстремистам вроде "одесских богословов", которые на поверку оказываются пропитаны протестантским рационализмом и в своих нападках на иерархию ничуть не уступают левым экстремистам. Осуждение "диомидовцев" официально закрепило эту линию, линию "московских богословов", которые, в частности, оправдывают Толкиена. Надеюсь, что их одесские коллеги занимаются сейчас гораздо более актуальным богословием, чем в 2003 г. Например, борьбой против оранжевой чумы.

По крайней мере, в 2009 г. один читатель-мирянин из Одессы прислал мне восторженный отзыв о ХКТ. Поэтому я надеюсь на лучшее.

8. Толкиен в контексте традиционализма XX века: первый блин опять комом

Закончив с полуграмотными врагами, перейдём к полуграмотным друзьям. Речь пойдёт о книге французского автора-традиционалиста Н.Бонналя "Толкиен: мир чудотворца" (Les univers d'un magician - 1993; русский перевод 2003). На русском книга вышла уже после того, как безграмотный и недоброй памяти Дарт Вальтамский впервые в России поставил вопрос об отношении Толкиена к традиционализму в духе Генона и Эволы. В ХКТ уже шла речь о том, как наши толкиеноведы в 2002 - 2004 гг., разоблачив дилетантизм Дарта, так и не смогли решить этот вопрос по существу. И вот, наконец, пришёл подарок из Франции - книга Бонналя. Давайте разберёмся, стоит ли радоваться такому подарку?

О книге Бонналя уже известен один отзыв. В мае 2004 г. в "Новом литературном обозрении" на неё обратил внимание В.Л. Гопман в своей обзорной статье "Дороги в Средиземье. Толкиеноведение в начале третьего тысячелетия". Адекватно передав содержание книги, Гопман акцентировал внимание на таких темах, как жречество Гэндальфа, крайне реакционные, феодально-патриархальные взгляды Толкиена, расовые различия этносов Средьземелья, мелкие текстологические наблюдения Бонналя. Гопман удивлён, что Бонналь цитирует источники (даже Карпентера) без ссылок, а его книга часто сводится к пустому и банальному комментированию и пересказу Толкиена. Вдобавок и русский перевод оставляется желать лучшего.

В целом с Гопманом можно согласиться. Посмотрим, что же представляет из себя творение Бонналя. Но сначала отметим, что это творение всецело французское. Ожидать от французской книги наличия научного аппарата по меньшей мере наивно. Ещё наивнее думать, что французы способны выстроить чёткую систему взглядов. В отличие от систематических немецких мыслителей (неважно, консервативных, либеральных или социалистических), их французские "коллеги" поражают разбросанностью своих les mots. Труды французов, от мемуаров Наполеона и Талейрана и творений де Местра и Бональда, через наивнейшие сочинения Тэна и Фюстель де Куланжа вплоть до экстатических писаний Огюста Конта и Шарля Морраса и даже до воспоминаний Шарля де Голля, наполнены эмоциями вместо разума. "Новые правые" (Ален де Бенуа, Жан Тириар, Жан Парвулеско, даже скандально известные Бержье и Повель) поражают своей неспособностью к строго систематическому изложению взглядов. Ещё чётче это видно, если сравнить двух геополитиков из одной страны (Бельгии) и одной школы: франкоязычный валлон Тириар погружён в романтические мечтания, в то время как фламандец Роберт Стойкерс пишет о тех же проблемах с германской методичностью и сухостью. Парижанин Николя Бонналь тоже принадлежит к "новым правым" (правда, он католик, а не неоязычник) и тоже страдает неспособностью внятно и аргументировано донести свои взгляды до читателя. Да и сами взгляды эти излишне хаотичны. Прав был всё-таки Толкиен, недолюбливавший французов...

Книга Бонналя состоит из 4 частей и 14 глав. Часть 1 - "Истоки". Название первой же главы не может не радовать: "Толкиен, провозвестник Традиции". В ней говорится о феодально-патриархальных взглядах Профессора, цитируются романтики и мистики (вплоть до Уильяма Морриса), в том числе и малоизвестные в России французские поэты. Формальные экскурсы в карпентеровскую биографию и отсылки к Библии, Эдде и "Калевале" сочетаются с блестящей постановкой главного вопроса: Толкиен и традиционализм XX века. Бонналь даёт определение Традиции вполне в духе Генона и Эволы: это некое место и время, когда всё в мире было цельно (в христианском понимании - состояние до грехопадения). Античные и средневековые мистики стоят за спиной Толкиена, "возродившего платоновский идеал первичного мира". Особое внимание уделено католической мифологии. Бонналь в начале своего труда задал очень высокую планку, но в дальнейшем не всегда на ней удерживается. Грубые упрощения (типа того, что хоббиты - духовная паства жреца Гэндальфа) не должны иметь место в серьёзном труде. И хотя Бонналь рассматривает свою книгу как "толковый" путеводитель по Средьземелью, толковость там присутствует не всегда.

Рассматривая биографию Толкиена в духовном ключе, Бонналь обращает внимание на характер его мужской дружбы (TCBS, "Углегрызы", "Инклинги"), сокрытой от глаз жены, и возводит названные общества к первобытным "мужским союзам" (по Элиаде). Интересная мысль, даже если сами "Инклинги" этого и не осознавали. Архаические структуры в подсознании Толкиена, Льюиса, Уильямса и Барфилда были очень сильны, что явствует из их произведений. Далее Бонналь воспевает мир средневековой филологии: работа с текстом, по его мнению, гораздо увлекательнее реальных путешествий по современному миру. Как историк, пусть и не медиевист, я соглашусь с ним. Бонналь обращает внимание и на мастерские описания природы, которые можно найти даже в юношеских письмах Толкиена (об этом я писал в главе 2 моей книги).

Говоря о толкиеновской мечте создать "мифологию для Англии", Бонналь сожалеет об отсутствии во Франции настоящей кельтской мифологии. Это спорный вопрос: до "новых правых" никто и не думал её создавать, потому что в этой стране всегда была сильна новая национальная мифология, основанная на образах Жанны д'Арк и Наполеона (см. хотя бы работы М.Хальбвакса). Пишет Бонналь и о контрасте между неприметной жизнью оксфордского профессора и его бурной фантазией, и о протесте Толкиена против загрязнения природы. И здесь французский автор делает важнейший вывод: Толкиен - правый экстремист, хотя и не с таким революционным темпераментом, как де Местр, Бёрк и Генон. (Русских переводчиков можно упрекнуть за фамильярное слово "правак".) Бёрк, правда, как раз революционным темпераментом не обладал ни в коей мере; а вот относительно Толкиена я бы тоже поспорил с Бонналем. В моей предыдущей книге показано, что в 30-е годы идеи "восстания против современного мира" и "консервативной революции" были очень близки Профессору, и лишь после Второй мировой его отчуждение от всего внешнего мира стало нарастать, пока не достигло максимума в последний год жизни. Но в главном вывод Бонналя о правом экстремизме Толкиена безусловно верен. В завершение первой главы автор делает небольшой литературный экскурс и заключает: "Толкиен воссоздал в трёх главных своих произведениях историю современного мира, сбившегося с пути истинного". Точнее и не скажешь: в 1972 г. Профессор назвал современный мир страной живых мертвецов и "падшим королевством Арды, где поклоняются Морготу".

Вторая глава называется "Анархист и революционер". Как известно, в письме сыну периода Второй мировой войны Толкиен назвал себя сторонником абсолютной монархии и тут же - анархистом (в смысле освобождения человека от надзора обожествлённого государства, а не в смысле левацкого терроризма). Так называемый "анархизм" действительно часто был характерен для многих христианских консервативных мыслителей: от Достоевского в России до Морриса и Честертона в Англии. Их мнимо-"левые" идеи на самом деле служили консервативным целям, и потому Достоевский оказался несовместим с народниками-"бесами", Моррис - с макрсистами, Честертон - с Б.Шоу, а Толкиен - с "зелёными" и хиппи, при всём их формальном сходстве. Ведь для реакционных "анархистов" отрицание капитализма было принципиальным, в то время как настоящий левый социализм и анархизм представляют собой лишь углубление и развитие традиций либерализма, индивидуализма и гуманизма.

Вот и Толкиен проповедовал ценности первого тысячелетия н.э. (я не знал о существовании труда Бонналя в момент написания ХКТ, но это положение у нас совпадает дословно). "Толкиен был ярым реакционером, сродни маркизу де Франкери или Жозефу де Местру. Ценности, которые он провозглашал и отстаивал как человек, были, по сути, глубоко консервативными, если не реакционными. То были феодальные, патриархальные ценности западно-христианского средневекового мира", - справедливо отмечает Бонналь. Специфику Толкиена он видит в том, что тот сосредоточился на литературном творчестве, а не на общественно-политической борьбе. "Анархизм" Профессора Бонналь понимает в смысле его внутренней свободы от идеологических штампов, навязанных государством. При этом он ссылается на Э.Юнгера, столь ярко показавшего в 1920-е годы "анархическую" сущность "консервативного революционера".

Бонналь смело ставит имя Толкиена в ряд английских и французских поэтов и писателей-романтиков XIX - XX веков (не будем их здесь перечислять). Рассматривая знаменитое изречение Толкиена 1956 года ("Я не демократ"), Бонналь подчёркивает: его феодальный монархизм ближе к Платону, чем к современному делению на "правых" и "левых". Демократия ведёт к хаосу, а тот - к сталинизму и гитлеризму; нынешняя же система держится на идеологической диктатуре "политкорректности", напоминает французский автор. Бонналь пишет о большом значении, которое Толкиен придавал социальной иерархии, а также его истовой вере и крайне серьёзном отношении к Таинству Причастия. И если Карпентер причину христианского традиционализма Профессора видел в ранней потере родителей, то для Бонналя религиозность "закоренелого реакционера" Толкиена была первичной, а мрачное настроение - лишь следствием этой причины.

Любопытно, что Бонналь не проходит мимо ненависти Толкиена ко всему французскому, коренившейся в воспоминаниях о норманнском завоевании 1066 года. Но он тут же почему-то перескакивает на критику "Властелина Колец" в 50-е годы, когда Толкиена упрекали в ребячестве, инфантилизме и примитивном разделении добра и зла. Касаясь знаменитого обвинения в отсутствии в Средьземелье "религии и женщин", Бонналь напоминает как героинь Толкиена, так и христианские ценности в его произведениях. Правда, местами рассуждение Бонналя туманно и непонятно. Затем, ссылаясь на Льюиса, он указывает на "Властелина Колец" как на призыв к борьбе с потребительским обществом (о том же писали у нас Каменкович и Каррик). Бонналь указывает на распространённость в Британии после Первой мировой войны чисто мужских обществ "скаутского" типа, через которые прошли Честертон, Элиот, Беллок, Льюис и Толкиен. Автор акцентирует внимание на "феодальном социализме" Честертона, на его неприятии империализма, сциентизма, всех форм тоталитаризма. Бонналь заслуживает низкого поклона за то, что он вслед за Вальтером Шубартом и К.С. Льюисом обратил внимание на внутреннее противоречие Англии: в глубине английской жизни сохранились островки подлинного традиционализма, и в то же время они после 1689 г. не имели никакого влияния на либеральную политическую систему Британии, отравившую весь мир. Это "Британия против Логриса" по Льюису. Это "феодальный народ против капитализма" по Честертону. Это "Англия против Британской Империи" у того же Честертона и Толкиена. Бонналь ссылается на великолепные романы и религиозно-философскую публицистику Честертона и отмечает его защиту малых деревень и городских средневековых корпораций от натиска уравнительной урбанизации. Честертон и тем более Льюис - "демократы". Но демократию они понимали как "демотию", т.е. власть не сиюминутных желаний толпы, а как выполнение воли всех умерших и живых поколений единого народа: "Традиция - демократия мёртвых".

Ссылаясь на Честертона и А.Моруа, Бонналь обосновывает тягу людей к здоровым легендам, чудесам и тайнам. При этом иногда он несёт явную чушь (насчёт многобожия у Киплинга, например), за что тут же и извиняется. Впрочем, посмотрим на цитату из Моруа: "В своих сокровенных мыслях и снах мы такие же древние, как наши праотцы... Леса для нас остаются священными чащами, города - императорскими святилищами. Подобно зародышу, проходящему все этапы развития биологического вида, дитя человеческое в детстве, отрочестве и юности верит в чудеса точно так же, как и его далекие предки... В определенный момент жизни все мы, подобно древним египтянам, обожали животных... Потому-то всякое воспоминание о юности человечества трогает нас до глубины души". Потому-то Толкиену и удалось обратить ностальгию по illo tempore, по вечному возвращению в "модную реальность", заключает Бонналь.

Третья глава первой части посвящена германским корням в творчестве Толкиена. Бонналь соглашается со словами самого Профессора о том, что он возродил и очистил нордические ценности, опозоренные Гитлером: "Поэтому всякий традиционалист признателен Толкиену за то, что он сумел возродить и возвысить истинные идеалы, поруганные самым одержимым из немцев". Я могу безоговорочно подписаться под этими словами, тем более что Бонналь признаёт, что дешёвая популярность Толкиена у леваков 60-х годов не принесла должных плодов и открытие всей значимости Профессора как "анархиста и реакционера" ещё впереди.

Бонналь пишет о толкиеновской оценке итогов Второй мировой войны: проиграли все, и прежде всего - европейский традиционализм. (Ср. с точно таким же высказыванием Шпенглера об итогах Первой мировой.) Затем французский автор переходит к сравнению мотивов скандинавской мифологии и произведений Толкиена. К сожалению, эти сравнения часто хаотичны и произвольно выдернуты из контекста ("девять миров" в Эдде - девять Колец). Вряд ли правомерно сравнение Двух Древ Валинора с мировым древом Иггдрасилем, тем более что под корнями первых не было священного источника. Говоря об Одине с его воронами, Бонналь проводит неоправданную аналогию с воронами - злыми героями "Властелина Колец". Если Слейпнир - прообраз Скадуфакса (это доказано), то как Один может являться одновременно и Илуватаром, и Сауроном с его единственным оком? Бонналь здесь не просто запутался, он близок к богохульству. Далее, параллели Явана - Фригг, Тулкас - Тор, Улмо - Хеймдалль ещё можно принять, но сравнение Бальдра то ли с Мелиан, то ли с Тинголом просто абсурдно. Мелкор сравнивается с Локи, а асы в целом - с Валарами. Далее Бонналь разбирает мотивы оборотничества, чудовищ, сокрытия Валинора как трансформации сумерек богов. Отмечена и уникальная особенность мифологии Толкиена: он никогда не населял своё любимое море чудовищами (исключение, подтверждающее правило - Глубинный Страж, добавим мы). Несистематическими выглядят обращения Бонналя к теме борьбы стихий, рока (doom) в скандинавской и христианской традиции.

Не сделав никакого общего вывода к первой части, Бонналь переходит к части второй - "Народы". Первая глава её посвящена хоббитам. Отмечены такие их черты как патриархальность, преданность Королю, мелкобуржуазность, лёгкость. При рассмотрении трёх племён хоббитов Бонналь вдаётся в тонкости расовой теории: у Толкиена более светлокожие, высокие и сероглазые народы "лучше" смуглых и косолапых, особенно хоббиты-беляки (Fallowhides, белоскоры в переводе К&К). При всём том, что Толкиен отрицал бредовые расовые теории нацистов, из песни слова не выкинешь. Хоббичий табак Бонналь рассматривает как "зелье для посвящённых", да и грибы фермера Мэггота тоже галлюциногенные, да и с Томом Бомбадилом он знался... Мне это кажется спорным и недоказанным, хотя когда-то С.М. Печкин тоже говорил об этом, то ли в шутку, то ли всерьёз. Интересен подсчёт Бонналя: 111 лет Бильбо и 33 года Фродо вместе составляют мистическое число 144! Последующая часть главы, описывающая духовное и физическое совершенствование хоббитов в течение "Властелина Колец" (особенно Сэма), малоинтересна. Описание разрухи в Шире и сравнение её с коммунизмом и с "технократической модернизацией" в целом также не ново и ценности не представляет.

Глава вторая "Народы и феодальный мир" делает акцент на иерархии мироздания и общества у Толкиена. Сначала речь идёт об иерархии внутри Айнур, потом о "феодальных" отношениях Валар и Майар. Мелкор предстаёт как анархо-авторитарная личность (бунт против Творца и жажда власти над всеми остальными). Сложно понять, однако, следующий бредовый пассаж: "Толкиен разделял точку зрения Лейбница, полагавшего, что существующий мир создан Богом как наилучший из всех возможных миров. И уж если невозможно занять место Илуватара и понять божественный замысел, ты вправе воспротивиться, подобно Феанору... или впасть в философский скептицизм в пример Вольтеру. Толкиен призывает нас любить мир таким, каков он есть, не без всемогущего зла, хотя всемогущество его и оспоримо". Это просто шизофрения какая-то. Цитаты из Шатобриана не могут доказать и мнения Бонналя, будто в "Сильмариллионе" люди играют отрицательную роль, а во "Властелине Колец" положительную. Очень путаны и рассуждения автора о гномах (с чего это вдруг они "живут по соседству с загробным миром"?). Относительно Голлума Бонналь лишь "догадывается", что он может быть хоббитом, в то время как это твёрдо установленный факт.

Касаясь мятежа Феанора, Бонналь делает вывод: "Сюжет "Сильмариллиона" можно истолковать как историю сопротивления феодальному господству, несправедливо признанному незаконным". Вообще говоря, это верно, только термин "феодальный" в данном контексте лишь принижает подлинное значение духовной власти Эру и Валар, сводя её к примитивно-политической стороне. Однако в том же духе Бонналь рассматривает и присяги на верность Теодену, Дэнетору и Арагорну, звучащие в тексте "Властелина Колец". Интересно, что короля Артура с Арагорном автор сравнивает в пользу последнего. Но в последних строках главы Бонналь опять допускает грубый ляп: под Первенцами Времён он понимает "феодальные династии", а вовсе не эльфов, как это есть на самом деле.

В главе 3 "Бестиарий" Бонналь утверждает, что в мире Толкиена всё одушевлено и нет границы между людьми и животными. Вряд ли с этим можно согласиться: несмотря на примеры оборотничества (Лутиэн, Беорн) и говорящих и разумных зверей и птиц, грань между разумными Мирроанви (эльфами и людьми) и келвар ясна и определённа. Путаные рассуждения о связи хоббитов и орков с природой не представляют большого интереса. А вот замечание о том, что у Толкиена почти нет положительных образов охотников (кроме Валара Оромэ и эпизода с итилиэнскими кроликами), заслуживает внимания. Правда, остаётся всё-таки непонятным, что же ели Берен или Следопыты во время своих постоянных странствий по пустынным землям. Образы чаек и орлов заставляют Бонналя вспомнить и Древний Египет, и западное средневековье, и Парсифаля. Сомнительно утверждение, что павлин - ратная и королевская птица (Честертон, опираясь на византийскую традицию, считал эту птицу сатанинской). О волках и драконах, псах и конях Бонналь также не говорит ничего из ряда вон выходящего. В образах паучих Унголиант и Шелоб французский автор, ссылаясь на зелёного "левака" Ванегейма, видит олицетворение современного материалистичного мира, но такая трактовка явно одностороння. Недоумение вызывает постоянное стремление Бонналя отнести Голлума то к хоббитам, то к животным. Балрогов тоже, строго говоря, нельзя назвать животными. Трудно одобрить и структуру третьей главы: в разных местах Бонналь беспорядочно возвращается к уже упоминавшимся ранее видам зверей и чудовищ, приводит новые и новые цитаты, не делая никакого вывода.

Четвёртая глава второй части посвящена мужским и женским образам у Толкиена. Бонналь почему-то считает, что именно артуровский цикл вдохновлял Профессора на их создание. Разумеется, столь категоричное суждение является неверным. И в первую очередь Бонналь разбирает образы воинов, рыцарей, кшатриев. Их главная черта - сила, их цель - битвы. Естественно, что Бонналь придерживается концепции троичного деления феодального общества (Ж.Дюмезиль). Он пишет, что толкиеновские герои сильны и красивы "нордической красотой", равно как герои рыцарских песен (по Ле Гоффу). Частые экскурсы в работы французских историков-медиевистов Бонналь использует, чтобы в очередной раз подчеркнуть благородство и длинные родословные своих любимых персонажей. Ссылаясь на Ю.Эволу, он находит примеры рыцарских орденов и на Востоке (исламский джихад), и на Западе (крестоносцы эпохи св. Бернара Клервоского). Такую же священную войну ведут и герои Толкиена: не только с орками и нечистью, но и с самим собой (как в случае с Боромиром и Фродо). Всё это подкрепляется разрозненными ссылками на средневековые романы о Граале и "Бхагават-гиту".

Очень важны замечания Бонналя о сущности королевской власти у Толкиена. Монарх несёт ответственность за весь космический порядок, он раздаёт милости, обеспечивает благосостояние и равновесие в обществе. Всё это показано на примере Арагорна, у которого обычные человеческие промахи и колебания постепенно сменяются проявлением его истинной сущности. Вслед за Толкиеном Бонналь восхищается статными "нордическими" роханцами-гиперборейцами, включая и Эовюн - но тут же переключается на энтов и возвращается к вопросам охраны природы, чтобы затем вернуться к пересказу речений Фарамира и столь же нелогично перейти к описанию финала "Властелина Колец". Глава завершается противопоставлением мудрости и предусмотрительности героев Войны за Кольцо безумию нолдоров Первой эпохи.

Третья часть книги Бонналя называется "Предначертания". В первой главе идёт речь о "великих посвящённых", к коим автор относит столь разных личностей, как Арагорн, Гэндальф, Бомбадил и Галадриэль. "Всё смешалось в доме Облонских". И начинает он с описания Пяти Волшебников. Читатель может от души посмеяться над тем, как "Саруман с Куруниром частенько наведывались к людям (дабы уберечь их от дурного влияния)". (Для тех, кто не в курсе: Саруман и Курунир - это одно и то же имя по-рохански и на квенья.) Жезлы Гэндальфа и Сарумана Бонналь, впрочем, справедливо рассматривает как символы посвящения. Он подробно рассматривает биографию Гэндальфа; отметим только, что его посох был ясеневым (мировое древо Иггдрасиль!). Впрочем, ясеневыми были и копья роханцев, да мэллорн тоже ведь схож с ясенем. Саруман же для Бонналя - "сахер" (по Генону), полупосвящённый, сошедший с истинного пути, захотевший бороться со злом его же методами (как нацисты с коммунистами, поясняет Бонналь).

Бомбадил почему-то напоминает Бонналю и "Повелителя зверей" у Кретьена де Труа и в то же время - лесного духа, фавна (но это уже скорее надо отнести к Древобороду!), и Зелёного рыцаря, и Робин Гуда, и мусульманского аль-Хидра (св. Георгия). Бонналь не устаёт восхищаться Томом и Златовикой, после чего следуют восторги в адрес Галадриэли, "истой ревнительницы платонизма". Память эльфов жива, а у гномов она мертва и холодна, напоминает автор. Наконец, Бонналь опять возвращается к образу Арагорна как идеального средневекового Короля.

Вторая глава третьей части посвящена странствиям толкиеновских персонажей. Средние века в Европе и Азии - время всеобщих странствий, пишет Бонналь. (Для России это верно в ещё большей степени.) Рассматривая символику путешествий как духовных поисков, Бонналь вновь соотносит их с посвящением. Не случайно спасение ассоциировалось с мореплаванием, а лодка стала символом Церкви (Ле Гофф). Бонналь обращает внимание на детальные описания природы Средьземелья у Толкиена; сравнивает мэллорн в Лориэне с axis mundi, мировым древом; пишет о любви Толкиена к воде как символу чистоты (ср. в ХКТ с учением Тертуллиана о Крещении). Высокой оценки заслуживает сравнение Феанора со сверхчеловеком Ницше и даже с самим Ницше. В своё время я писал, что трудно найти аналоги образу Феанора в мировой литературе или реальной истории. И вот аналог найден! Я думаю, что Бонналя можно поблагодарить за такую замечательную мысль. Призыв Феанора идти в новую "землю детей" как две капли воды похож на воззвания ницшеанского (не исторического!) Заратустры. В этом смысле они противопоставлены Моисею как исполнителю Божией воли. И страсть нолдоров к ложной свободе (воспетая, к слову, авторами ЧКА) напоминает о судьбе тех, кто в XX веке шёл за утопическими обещаниями вождей - лжемессий и лжепророков.

Затем Бонналь обращается к теме леса у Толкиена (ср. главу 2 ХКТ). Речь идёт об энтах, предпринявших поход против технического прогресса и современного мира. Касается автор и орлов: по его мнению, если бы они помогали толкиеновским героям слишком часто, то вся структура произведений разрушилась бы. После ещё целого ряда длинных литературных экскурсов Бонналь переходит к описанию чудесных мест, loci amoeni (такое описание было распространённым заданием по красноречию в средневековых школах). Такие места имеют сакральное значение, являются священными островками, потайными местами в профанном мире. Незримые сакральные границы есть у Дориата и Лориэна. Потому приход хоббитов в Лориэн подобен их приходу в давно минувшую Первую эпоху (см. сравнение со среднеанглийской поэмой "Перл" у Каменкович). Завершается глава рассуждением о Белом Древе Гондора.

Третья глава "Предметы и драгоценности" посвящена рассмотрению символики оружия, меча и копья (Бонналь ссылается на Эволу, но забывает об Элиаде). Смутные рассуждения об "эротической символике" лука и стрел, однако, имеют отношение скорее к фантазиям Фрейда, чем к произведениям Толкиена. Заходит речь и о драгоценностях, особенно Кольцах, как символе земного бессмертия. Да ведь и само греческое слово "символ" в древности означало кольцо, разделённое на две половины, долженствующие воссоединиться. Кольцо Всевластия сопоставляется с перстнем Соломона из арабских легенд и, конечно, кольцом Нибелунгов. Затем Бонналь рассуждает о драконах, Сильмарилах, Двух Столпах Иллуине и Ормале (столп - символ опоры, связи, знания, запретной грани и теофании). Кратко упоминаются Врата Аргоната, ожерелье Наугламир, знаменитые корабли, Палантиры, чаши, камни (в последних двух случаях имеется в виду Грааль, но причём тут "Властелин Колец"?). Столь несистематическое и ненаучное исследование Бонналь завершает совершенно плоским выводом: все предметы у Толкиена могут играть хорошую и плохую роль и влиять на судьбы всех обитателей Средьземелья. Большей банальности и представить было нельзя, замечает Гопман. И действительно: если уж анализировать мифологические мотивы, то всерьёз и глубоко, как это делал Элиаде. Иначе это превращается в смехотворную профанацию, как у Бонналя. По этой причине я в ХКТ почти ничего не писал о значении конкретных предметов и мест у Толкиена (исключение составили образы дороги, воды, кольца, дракона и леса в главе 2).

Часть четвёртая - "Космогония". Первая глава "In illo tempore" посвящена творению мира в "Айнулиндалэ". Прекрасно, что Бонналь показывает с цитатами в руках соответствие толкиеновского мифа католическому катехизису. Разница в том, что высшие существа у Толкиена эльфы, а не люди (но это потому, что его эльфы представляют собой литературное воплощение творческого начала настоящих, нелитературных людей - см. главу 3 ХКТ). Применительно к Мелкору подтверждается, что лишь непреклонная воля к греху является причиной того, что павшие никогда не будут прощены (ср. у Флоренского, письма 7 и 8 в "Столпе и утверждении Истины"). Грех Мелкора есть гордыня, мечта об автономии твари от Творца, которую исповедуют и нынешние "либералисты" и левые "гуманисты".

Однако с названием рассматриваемой главы можно поспорить. Бонналь пишет, что выражение in illo tempore обычно "означает далёкие благословенные времена, когда человек был един с богами, животными и деревьями. Оно означает первозданный мир, где вещи значили всё и не значили ничего. То была эпоха единства, всеобщего очарования, которую не без грусти воспевали Руссо, Гёльдерлин, Нерваль и многие другие поэты-романтики, а мы с вами сегодня считаем её колыбелью человечества". Но очередные цитаты из Шатобриана не могут скрыть от нас того факта, что по-настоящему "золотого века" после грехопадения Адама не было. Конечно, в архаических обществах времён палеолита и неолита люди были гораздо счастливее нас, в этом я убеждён; но грехопадение исказило их природу и привело к деградации до нынешнего уровня. Если бы был "золотой век", не было бы нужды в Искуплении, но Земля и всё, что на ней, были искажены ещё до создания человека.

Разница между древними людьми и современными не в том, что те были безгрешны, а мы грешны. Нет! Просто "первобытный" человек испытывал здоровую ностальгию по утерянному раю и пытался вернуться в него через "вечное возвращение": повторял ритуалы, каждый год "сжигал" накопившуюся историю (см. у Элиаде). Но потом люди стали слишком испорчены. Они больше не испытывали светлой печали, не хотели вернуться в Арду Неискажённую - и тогда Слово плоть бысть. Христианство не отвергло мифологическое сознание с порога и не прокляло миф о вечном возвращении - но оно дало ему историческую перспективу, обратило взор людей в будущее. Со времён древних пророков ("люди древней Надежды" у Толкиена) и по сей день в Церкви жива вера в тот день, когда "времени больше не будет" и Бог отрёт всякую слезу с очей. В противовес христианству, порочное человекобожество (гуманизм, либеральный индивидуализм, рационализм) в корне убивает естественное человеческое сознание. Если природному (но падшему!) человеку присуще мифологическое сознание "вечного возвращения", и оно является до определённой степени здоровым, естественным, то либерально-модернистское сознание является противоестественным, а христианское - сверхъестественным. Христианство выше дохристианской Традиции; но оно не отвергает и не убивает её, как это делает гуманистический сатанизм.

Но вернёмся к Бонналю. Вздыхая о "золотом веке", он пишет: "Толкиен испытывает неутолимую ностальгию по древним временам и пытается при первой же возможности снова и снова окунуть нас в благодатную купель времён первозданных". С поправкой на сказанное мною выше это, безусловно, верно. Бонналь сомневается, благочестиво ли для католика создавать свой миф о сотворении мира, но Толкиену всё же полностью сочувствует, обильно цитируя при этом Нерваля. Юность мира дышит как живая со страниц его книги. Вспомним песню Гимли в Мории: "Был молод мир и зелен холм... Мир одряхлел, он стар и сед...". Поднимите плач до неба об утерянном и о минувших эпохах! Валинор скрылся в тумане, и кто отыщет его? Кто снимет печати с Книги жизни? Агнец победил, и Он может их снять, и последняя песнь детей Илуватара будет лучше Музыки Айнур... Но это опять я говорю от себя. Вернёмся к Бонналю. Его сравнение Эру с Одином и Зевсом, конечно же, неуместно - эти боги не творили мир, они сами подобны Майарам. Бонналь видит в Музыке Айнур пролог Вагнера к "Золоту Рейна" - более чем сомнительно, учитывая нелюбовь Толкиена к Вагнеру. Но зато это многое говорит о самом Боннале. Он подчёркивает важность музыки, ссылаясь на Пифагора и Фичино, Эразма Роттердамского и Ницше. Я, со своей стороны, посоветовал бы ему обратить внимание на музыкально-математические трактаты А.Ф. Лосева. Отрадно, что Бонналь видит в какофонии и западном роке и блюзе сатанинское начало, сродни тому, которое проявлялось в языческих оргиях.

Рассмотрев творение мира и появление эльфов - "сверхлюдей", Бонналь переходит к "Валаквента". Манве он почему-то сравнивает с Брахмой на лебеде. Касаясь Улмо и любви Толкиена к морю, он пишет: "Вот вам типичный кельтско-англосаксонский взгляд на море (поскольку именно с запада приходила помощь во время двух мировых войн), однако разделить его трудно". Про мировые войны тут сказано неверно, ибо Толкиен ещё в детстве грезил Атлантикой; зато, как видим, "морской вопрос" служит предметом пререканий не только в России, но и во всех континентальных странах. Простим его Толкиену? Мы, жители Евразии, никогда не сможем полюбить море, но у жителей прибрежных стран (включая древних греков) были иные вкусы, и не нам их судить. Идём далее. Аулэ у Бонналя схож с Гефестом и кельтским Лугом, Яванна подобна Церере, Персефоне и Фрейе, Мандос - Миносу, Вайра - парке или норне, Тулкас - Тору и Марсу, Оромэ - Нимроду (ну это уж вовсе невероятно). Но после уничтожения Двух Светильников все Валары ушли в Валинор, подобный кельтскому "сидху" на крайнем Западе. Юность Арды закончилась - Мелкор стал князем мира сего. И люди будут слшком похожи на него (но говорить о "нелюбви Толкиена к людям", как это делает Бонналь, я бы не стал).

Касаясь обустройства Валинора, Бонналь сравнивает Таникветиль с Олимпом (и любой другой священной горой из мифов народов мира, хотя бы Меру). Лунное древо Тельперион Бонналь почему-то считает буком. Не знаю, откуда такие сведения. Ещё более невероятно, что Маханаксар - Круг Судьбы - у Бонналя оказывается... свастикой. Я не возражал бы против такого толкования в принципе (ведь свастичные элементы присутствуют в гербах Элвэ, Финвэ и Фнинголфина, нарисованных Толкиеном и опубликованных после его смерти), но где доказательства? (Точно так же, есть мнение, что изначально статуи Исилдура и Анариона во "Властелине Колец" должны были поднимать не левые, а правые руки, и лишь под влиянием Второй мировой войны Толкиен изменил эту деталь. Однако черновики из "Истории Средьземелья" не дают никакой информации на этот счёт.) В конце главы Бонналь обращается к образу Мелиан и сравнивает её брак с Тинголом с библейским преданием из гл. 6 книги Бытия. Он не замечает, что в первом случае брак служил благим целям, во втором - злым.

В главе 2 Бонналь рассматривает самые разнообразные случаи проклятия и измены в произведениях Толкиена. Непонятно лишь, почему это никак не связано с предыдущей главой. Анализ Бонналя сводится к простому пересказу биографий Сарумана, Червеуста, Боромира, Дэнетора. Применительно к последнему звучит обвинение в смертном грехе отчаяния. Рассматривается и предательство Голлума, и факты перехода на сторону Моргота восточных народов. Слабость людей (они не любили и даже не боялись Валаров и потому легко шли на службу Врагу) вновь характеризуется как свидетельство нелюбви Толкиена к ним. По-моему, тут надо говорить не о нелюбви, а о трезвом взгляде на вещи. Наконец, Бонналь рассматривает судьбу Маэглина и Турина, касаясь и символики недоброго меча Англахеля. И рассказ о Турине опять обрывается на полуслове.

В главе 3 обсуждается вопрос об ужасном в произведениях Толкиена. В принципе, это давно признанный в литературоведении вопрос. Бонналь считает, что в "изысканном ужасе" главное не вообразить чудовищ, а внести элемент страха в саму ткань повествования, в сюжет, в судьбы героев. Конечно, слух коробит определение Толкиена как "поэта сатаны" (по Гюго). В отличие от Мильтона, Гёте или Байрона, Профессора к таковым отнести невозможно: Враг представлен у него неизменно в отталкивающем виде, без тени сочувствия, и это отмечали уже критики 50-х. Говоря о Мелкоре, смешавшем лёд и огонь, Бонналь вспоминает о гитлеровском оккультисте Горбигере (см. "Утро магов"), а также ссылается на многочисленных фантастов XIX века. Рассматривая злодеяние Мелкора, Бонналь воспринимает Первую эпоху как мир ужасов и не знает, что заставило Толкиена описывать такие страшные вещи: бурное воображение или "быть может, разочарование в некоторых христианских духовных ценностях". Очевидно, что Бонналь плохо разобрался в хитросплетениях толкиеновской диалектики. Ведь он сам тут же напоминает, что на горизонте "Сильмариллиона" всегда маячит надежда.

Говоря о вастаках, Бонналь пишет о "расистских или исторических предрассудках" Толкиена, о его страхе перед азиатами. Конечно, в XX веке очень многие боялись "панмонголизма". Но этот страх вовсе не обязательно носил расистский характер. Рассказывая историю Берена, Бонналь сравнивает Лутиэн с индийской Шакти. Это уже слишком. А вот сравнение Кархарота с Фенриром вполне правомерно. Между прочим, Бонналь ставит и некоторые острые вопросы, на которые я не могу сходу ответить. Например, почему Валар ничего не могли поделать с Морготом, а Лутиэн пришла и сразу усыпила его? Наверное, дело в Провидении. Затем Бонналь рассматривает образы Саурона, Назгулов, Старой Ивы, Навий, после чего пересказывает многие события "Властелина Колец" (просто так, для красоты) и переходит к рассмотрению образов "злой природы" у Толкиена. В итоге всё Средьземелье конца Третьей эпохи превращается в сплошные захолустья, тянущиеся на сотни миль.

Заключительная глава книги Бонналя называется "Видения сумерек". В ней идёт речь о ностальгии и уходе из мира Валар, а потом и эльфов. Ностальгия присуща не только смертным, но и всем добрым силам - в противовес нечисти, которая никогда не жалеет о прошлом. Свою речь Бонналь украшает цитатами из всех писателей и философов подряд, которые только могут создать тоскливое настроение. (Даже Хайдеггера вспоминает. Этот философ постоянно наводит на меня зелёную тоску.) Всеобщий упадок Средьземелья и наступление эпохи людей Бонналь в очередной раз воспринимает как признак "антропофобии" Толкиена. Валар, по его мнению, - "праздные боги", dei otiosi (М.Элиаде), оставившие Средьземелье на растерзание Морготу и Саурону. Валар слишком слабы по сравнению с Врагом, а многие из них ещё и робки, полагает Бонналь. Разве что Тулкас и Улмо составляют исключение. Правда, сравнение "морской геополитики" Улмо и "континентального" Моргота с противостоянием "Римленда" и "Хартленда" вызывает у меня решительное неприятие.

Сокрытие Валинора в начале "железного века" - мифологический мотив, за разъяснением которого Бонналь обращается к Генону. От себя он добавляет сравнение Валинора с кельтским Сидом. И вот гибнут Два Древа, и наступает мрак, "утрачена первозданная Традиция". Феанор слишком привязан к творениям рук своих (как Тургон - к Гондолину), и это усугубляет положение. Рассмотрев судьбу Берена и гибель Дориата, Бонналь неожиданно сравнивает клятву Феанора с фашизмом (т.е. злые цели для противостояния злу: Моргот оказывается близнецом Ленина). Это говорит скорее о взглядах самого Бонналя, нежели Толкиена. Но вот люди устали, мир стал круглым, и "все дороги сошлись". Люди перестали стремиться в бесконечность, и выход из кругов этого мира теперь один - смерть. (Вплоть до Исцеления Арды, разумеется - христианский читатель должен об этом помнить.) Затем Бонналь обращает внимание на элементы упадка и "сумерек" во "Властелине Колец", он буквально коллекционирует все горестные и ностальгические реплики персонажей романа. Можно только удивиться абсурдному сравнению истории жён энтов то с супругой Толкиена Эдит, то с эмансипацией в XX веке.

Мордор - это современный технократический мир, пишет Бонналь, ссылаясь на дневник Толкиена ("Мордор вокруг нас"). Дневник, естественно, цитируется по Карпентеру. Но где же сам дневник? Ещё раз повторю, что его скрывают от исследователей. Но вернёмся к кризису современного мира. Гондор переживает демографический кризис: Минас-Тирит наполовину пуст, энты вымирают, эльфы уходят за Море, победа над Сауроном горька, и Саруман перед смертью предрекает новый упадок Средьземелья. Спустя 120 лет умирают Арагорн и Арвен, но их смерть носит оттенок светлой печати, а не греховного отчаяния Дэнетора. "Ибо отчаяние есть величайший грех перед Провидением", - такими словами Бонналь завершает свою книгу. Можно только поразиться сходству с моей ХКТ, также заканчивающейся цитатой из Толкиена: "Надежда исходит не только от стремления Воли Илуватара Прародителя (которое само по себе может привести тех, кто существует во Времени, лишь к печали, не более), но и из веры в Эру Владычествующего Вечно, в то, что Он Добр, и всё, что ни творит Он, в конце концов, обернётся к хорошему. От этого отрёкся Исказитель, и в этом отречении корень зла, конец же зла - в отчаянии".

Итак, Бонналь несистематичен, путается в цитатах из десятков авторов (не выстроена иерархия авторитетов), противоречит сам себе и источникам, не имеет стройной мировоззренческой концепции, а просто увлечён восхвалением "Традиции". Гопман был прав: интересные наблюдения и догадки сочетаются с общим низким уровнем рефлексии. Эти недостатки бросаются в глаза. Но разве они могут умалить главного? Выход книги Бонналя в 1998 г., ещё до ажиотажа, вызванного фильмом П.Джексона, можно считать началом серьёзного изучения традиционалистских взглядов Толкиена. Тем более это важно для Франции, в которой толкиеноведение всегда было отсталым. Ответы на свои вопросы Бонналь дал неумелые и корявые. Но сам вопрос был впервые им поставлен с невиданной ясностью и чёткостью: Толкиен как провозвестник Традиции, как христианский традиционалист, как "анархо-реакционер". Прошло более десяти лет. Не знаю, получила ли эта тема развитие на Западе. Слухи оттуда почти не доходят до нас. Но в России знамя Бонналя подхвачено прочно и уже не упадёт. Судите сами.

9. Прорыв блокады молчания и непонимания

Книга Бонналя была издана в России в 2003 г., на волне популярности фильма Джексона. Но к тому времени уже вовсю шла дискуссия о совместимости произведений Толкиена с православным богословием. Эта дискуссия датируется 1999 - 2004 гг. и подробно описана в главе 7 ХКТ, а также в настоящей работе (см. раздел 7 "Неактуальное богословие"). Где-то в 2005 г. был преодолён психологический рубеж, после которого Толкиена стали воспринимать как христианского мыслителя, публиковать и ссылаться на него в православных журналах даже те богословы, которые не согласны с ним в некоторых частностях. Не говорю уже о таком талантиливом православном апологете, как С.Л. Худиев, широко привлекающий материалы Честертона, Льюиса и Толкиена. Итак, первая половина задачи была выполнена.

Вторая половина сводилась к тому, чтобы вписать Толкиена в контекст истории философии и общественной мысли XX века. В 2002 г. статья о Толкиене впервые была включена в философский словарь (см. раздел 6 настоящей работы). В 2003 г. издан Бонналь. В 2006 г. вместо прежней отписки их трёх строк в энциклопедии Кирилла и Мефодия появилась полновесная статья о Толкиене. К сентябрю 2007 г. была полностью готова первая редакция моей книги "Дж.Р.Р. Толкиен - христианин, консерватор, традиционалист" (ХКТ; изначально планировалось озаглавить её "Последний пророк Запада", но об этом мало кто знает). Несмотря на явные недочёты и провалы, моя работа стала вехой в истории русского толкиеноведения. Уже невозможно говорить и писать о Профессоре так, как будто её не было. Вторая и третья редакции (сентябрь 2008 г. и март 2009 г.) моей книги чётко обозначили мою позицию. Но тематика книги осталась слишком широкой, энциклопедической. Настало время сконцентрироваться на самой острой проблеме (Толкиен как христианский традиционалист), и вот почему я решился написать этот длинный сборник рецензий.

И в этот момент я с удивлением и облегчением обнаружил, что я не одинок и Бонналь - не единственный мой единомышленник. Оказалось, что в декабре 2007 г. некто Леонид Бахревский написал статью "Новая музыка мира". Начинает он с рассуждения о постмодернизме. Дело в том, что очень многие думают, что постмодерн - это некая реальная и положительная альтернатива "модерну" (под которым понимают Возрождение, Реформацию, Новое время, буржуазные революции, в общем, весь процесс эмансипации и гуманизма - восстания человека против Бога). Сами "почтово-модные" философы (по выражению одного гоголеведа - от нем. Post + Modern) объявляют себя противниками иссушающего рационализма Нового времени (Фуко, Сартр). Сторонники модерна - крайние либералы - соглашаются и тоже нагнетают страхи перед постмодернизмом. Хуже всего то, что и из православной среды стали доноситься призывы "брать на вооружение методологический арсенал постмодернизма для критики модерна". Знали бы они, что никакой внятной методологии у исповедующих "методологических анархизм" шизофреников быть не может. Да, шизофреников. Ибо постмодернизм был и остался идеологией гомосексуалистов, люмпенов, безродных космополитов и шизофреников (понятие "шизоанализ" - одно из важнейших в этой упадочной идеологии).

Но, конечно, постмодернизм - лишь прямое следствие модернизма. Сами либералы-модернисты это признают, когда выделяют "первую эмансипацию" (политическое освобождение от уз Церкви, феодализма и абсолютизма - с XVI до конца XX века) и "вторую эмансипацию" (освобождение от всех моральных устоев традиционного общества - началось в XIX и особенно XX веке и ещё не достигло своего апогея). Среди лиц, содействовавших "первой эмансипации", были великие люди, которых никто не упрекнёт в безнравственности или корысти. Некоторые русские умеренные западники (консервативные либералы) и славянофилы (либеральные консерваторы) были субъективно преданы Вере, Царю и Отечеству. Но это не снимает с них объективную вину за то, что они неосознанно рыли яму Традиции и России, и уже Константин Леонтьев это видел. Что же касается "второй эмансипации", для которой политический буржуазный строй уже недостаточен и представляет собой даже помеху на пути к полному разложению общества на атомы, - то её представители сплошь левые ультралибералы, индивидуалисты, поборники фрейдизма, "сексуальной революции" и эмансипации меньшинств. Они-то и являются постмодернистами. Это хорошо описано у А.Г. Дугина: сначала модерн (демократия, либерализм) воевал с традиционными государствами, монархией, Церковью, с любым иррационализмом, а после окончательной победы модерна (середина XX века) восторжествовавший разум стал критиковать самого себя, изгонять из самого модерна и либерализма те элементы бессознательного и традиционного, которые в нём ещё имплицитно присутствовали. Либералы первой волны (модернисты) ещё сохраняли в самих себе многое из наследия старых обществ; либералы второй волны (постмодернисты) выкорчёвывают и эти остатки, снимая последние нравственные табу, чтобы голый индивидуалистический, анархический, сатанинский разум отпраздновал победу на выжженной дотла планете Земля.

И вот как раз Л.Бахревский понял это. Он пишет о модерне XVI - XX вв. как об эпохе десемантизации ценностей и деонтологизации философии. Разрушение, отрицание были самоцелью либералов. Они хотели "свободы от", а для чего - и сами толком не знали. Бахревский цитирует Бердяева: Лев Толстой отверг всё человеческое и остался один в пустыне греховного человекобожия. Когда же традиционное общество перестало существовать, отрицать стало нечего - и постмодернизм принялся разрушать самого человека, само человеческое в душе его. Впереди ультрамодерн - пропасть, полный нигилизм. Сзади - выжженная модерном земля, закатанная в асфальт и бетон. Но, говорит Бахревский, сквозь этот бетон уже пробиваются зелёные ростки традиционализма, чтобы вольная степь заколосилась, как in illo tempore. И одним из провозвестников возвращения Традиции Бахревский считает Толкиена. Он защищает его от обвинений в "атлантизме" со стороны ультраправославных экстремистов (типа "китоврасов" и о. Дмитрия Предеина). Толкиен - стопроцентный европеец и англичанин, но не атлантист, настаивает Бахревский. А главное - он католик и непримиримый враг технического прогресса и защитник природы.

Но Толкиен и не просто охранитель и "бальзамировщик", в чём он сам и признавался. Его сопротивление современному миру не было пассивным. Он не стал эскапистом и мечтателем, а в течение 60 лет создал свой эпос - "крайне несовременное и антипрогрессивное произведение", в котором каждая эпоха представляет собой процесс упадка (энтропии), а эстетика "цветущей сложности" народов Средьземелья (ну прямо по Леонтьеву) противопоставлена уравниловке Просвещения/Мордора. Не говоря уже о традиционной системе нравственных ценностей в противовес омерзительной психологической культуре XX века (Фрейд, Кафка, но и русская интеллигентская литература тоже), Толкиен вслед за Честертоном восстановил в литературе любовь к простым человеческим вещам: мясу и вину, семье и войне, траве и доброму юмору. Фэнтези и исторические клубы заняли место былой "научной" фантастики. Бахревский обращает внимание, что подлинная популярность к Толкиену пришла лишь после конца модернизма к 70-м годам (в СССР в 80-е). Одновременно заявили о себе во всеуслышание два течения - ультралиберальный анархический постмодернизм и реакционный традиционализм. (Хотя либеральный модернизм ещё жив и всё теснее срастается с постмодерном - здесь я вынужден поправить Бахревского.)

Традиционализм вернулся во все виды искусства, отмечает Бахревский. В живописи на смену реализму и всевозможным футуристам и абстракционистам пришёл Константин Васильев, использовавший, по средневековой традиции, лишь чистые, несмешанные тона. А новый расцвет русской и греческой иконописи сегодня, добавил бы я? В музыке на смену классике и джазу пришёл стиль "фольк". Бахревский млеет от группы "Мельница", но я не спешу разделить его восторги. Мне кажется, что это не настоящий традиционализм, а лишь стилизация под него. Другое дело, что спрос-то есть. В литературе тоже, по мнению Бахревского, будет наблюдаться процесс отказа от путешествий в иные миры (этим занималась литература Нового времени, потому что либерализм сделал неинтересной нашу родную Землю) в пользу новой здоровой литературы на стыке фэнтези и реализма. Надеется Бахревский и на изменение стиля одежды и архитектуры, а я боюсь, как бы всё это не выродилось в пустую моду...

Но последнее замечание автора статьи заслуживает особого внимания. Ссылаясь на А.Г. Дугина, он пишет: ирония была важнейшим орудием разрушения традиционного общества в Новое время; в постмодернизме вовсе не осталось ничего серьёзного, он весь состоит из иронии; но теперь грядёт восстановление гармонии мира и "новая серьёзность" в искусстве. Будет здоровый юмор, как у Толкиен. Иронии больше не будет. Никогда. "Сосредоточимся! Прислушаемся! Новая Музыка Древнего Мира уже звучит в наших сердцах. Очистимся ею. Новые великие времена уже на пороге", - взывает Бахревский. Увы, я настроен не столь оптимистично. Постоянно имея в виду эсхатологическую перспективу, мы не можем надеяться на построение традиционалистского рая на земле. Но описанное Бахревским новое антимодернистское искусство действительно может стать великим лекарством в предстоящей борьбе с прогрессистами, с силами Антихриста. И Толкиен поистине - одна из первых величин в этом святом деле.

К части 2